— Эл! — Он повернулся ко мне с беспечным видом, стараясь скрыть тревогу, таившуюся в душе. — Он был виновен?
Та же мысль в этот момент мучила и меня.
Оба мы весь вечер ни о чем другом не думали.
— Полковник, ужасы этого дня состарили меня. Я каждую минуту чувствую на своем плече его ласковую веснушчатую руку. Я вижу, как его кроткие глаза улыбаются мне. Я верю ему. Я убежден, что он был не виновен. А вы? Вам много раз приходилось видеть, как люди встречают смерть. Мужчина может упорствовать во лжи. Но такой мальчик, ребенок, разве он мог бы так упрямо цепляться за нее?
— Большинство преступников, не признавших себя виновными сразу, обычно до последнего вздоха настаивают на своей невиновности. Не знаю, как насчет Кида. Мне кажется, он говорил правду. Я чувствую, что он не виновен.
— О Эл, какой ужас, если они убили ни в чем не повинного мальчика! Какая непростительная наглость — присуждать к смерти на основании косвенных улик. Разве это не доказывает вам, как высокомерна мысль? При наличии одних только косвенных улик не может быть абсолютной уверенности в факте — какое же право мы имеем в таком случае налагать непоправимую кару? Свидетельские показания могут быть опровергнуты; обвинение может пасть, но казненного не воскресишь из мертвых. Это чудовищно. — Он помолчал, потом продолжал: — Я прав, полковник, несмотря на все ваши возражения. Мысль, не сдерживаемая смирением, это кнут, подстегивающий человеческое высокомерие до истинного безумия. С другой же стороны, мысль, не ослепленная верой в свою непогрешимость, является дубинкой, прибивающей все стремления человека и ввергающей его в полное отчаяние.
Портер вдруг быстро подошел ко мне. Он подобрал новую бусинку для своего фантастического ожерелья.
— Случалось ли когда-нибудь в этой тюрьме, чтобы невиновность преступника выплыла на свет после его казни?
— При мне нет, Биль. Но я слыхал о нескольких подобных случаях. Старые тюремные крысы могли бы заморозить вас до мозга костей своими рассказами.
— Некоторые из них должны быть правдивы. Нельзя допустить, чтобы человеческие решения были всегда правильны. Достаточно, если одного человека вырвали из жизни, полагаясь на ложные показания, чтобы вся система умерщвления на основании косвенных улик считалась несостоятельной. Как могут люди, творящие суд над другими, присваивать себе такую страшную власть?
За несколько часов до утреннего гонга в спящей тюрьме водворилась тяжелая тишина. Приглушенное красноречие Портера перешло в молчание. Беспокойные мысли понемногу растворились в вине, и в наши истерзанные души проникло полудремотное сознание некоторого довольства.
Вдруг из корпуса одиночек раздался хриплый раскатистый стон, перешедший в пронзительный крик.
Портер, вскочил на ноги:
— Что это было? Сквозь сон этот вопль прозвучал в моих ушах как весть о конце света. Это место проклято. Мне хотелось бы знать, покоится ли в мире нынешней ночью душа Кида? Полковник, верите ли вы в духов, в будущую жизнь, в бога?
— Нет. По крайней мере, думаю, что нет.
— Ну а я верю до известной степени. Мне кажется, что существует какой-то всемогущий дух. Но человеческий бог не интересуется этой тюрьмой. Он, как видно, не увлекается криминалистикой. Если бы я стал долго раздумывать над сегодняшней историей, я потерял бы всякую веру, всякую способность быть счастливым. Я никогда не смог бы написать ни одной жизнерадостной строки.
Хорошо, что Портер скоро вышел из тюрьмы. Иначе мир понес бы тяжелую потерю, лишившись его бодрящей веры.
Когда потрясающая истина выплыла наружу, Портера уже не было в тюрьме.
Газета «Спешная почта» опять вернулась к этой истории, изложив все обстоятельства дела. Мальчик Боб Уатней, тело которого, как предполагали, выбросила Сиото, нашелся в Портсмуте. Он написал оттуда своим родителям. Он ничего не знал о казни Кида.
Государство сделало маленькую ошибку. Оно отправило на тот свет семнадцатилетнего мальчика за убийство, которого он никогда не совершал. Оно думало, что Кид виновен.
Последний листок календаря перевернулся. Портеру оставалось пробыть в тюрьме еще семь дней. Даже Билли как-то притих. Когда Портер приходил в почтовую контору, мы обычно уже поджидали его; ему пододвигали единственный удобный стул и ставили под ноги скамеечку. А раз даже Билли схватил со своей койки подушку и сунул ее Портеру под голову. Портер потянулся своим полным телом и повернулся к Билли с херувимской улыбкой:
