Проделала эти необходимые шаги. Сосна оказалась слишком тонкой, чтобы за ней спрятаться, но за густым кустом можжевельника я могла стоять практически незамеченной. Впереди ничего толком видно не было, кроме черных спин и уходящего к лесу клочка кладбища за ними. Сложно сказать, что происходило возле могилы, никакого окошка для сидящих в засаде не предусматривалось. А потом я разглядела в гуще толпы Ирью.
Она стояла довольно близко к внутреннему краю этого плотного, с неровными краями кольца людей, держа подле себя сына и дочь, и выглядела совершенно изможденной и даже прозрачной, но одновременно и невероятно сильной. Ее сына я видела впервые, и он был такой подавленный. Муж стоял чуть поодаль, держа в руках венок, и казался окаменевшим, так обычно выглядят мужчины, когда они в костюмах и со слезами на глазах. Хотелось подбежать, обнять их всех и сказать что-то вроде: все будет хорошо, мир еще жив и полон любви и забот, но потом какой-то мужчина посреди черной толпы вдруг разразился бессильным, разрывающим сердце плачем, у меня тоже сразу сдавило горло и диафрагму, защипало в слезных протоках, и потребовались колоссальные усилия, чтобы сдержаться и не закричать.
А потом настала их очередь, Йокипалтио, класть венок, и они пропали в короткой и быстрой очереди, толпа зашевелилась и уплотнилась, и больше уже ничего не было видно. Мне оставалось только стоять на месте, ощущая, как дрожь проходит через все тело и, просачиваясь сквозь тонкие подошвы, уходит куда-то в глубь земли. Я ничего не видела и не слышала.
Я ждала. Ждала, когда можно будет перестать ждать, ждала так терпеливо и долго, что все эти «ж» и «д» в ожидании стали тихонько подпрыгивать у меня в голове, словно кто-то, сидящий внутри черепа, постукивал по его стенке маленькой мягкой дубинкой, но в ту секунду, когда уже казалось, что я вот-вот осяду от всего это ожидания на землю, Йокипалтио выбрались из круга и оказались в нескольких метрах от меня.
Они встали в заднем ряду красивой семейной группкой, венка в руках у Рейно уже не было. Я смотрела на пушистую черную Ирьину спину, к которой прицепился сухой березовый лист, и пыталась понять, как она, Ирья. И вот, перебрав в голове все возможные варианты ее состояния, я вдруг совершенно случайно, непреднамеренно, не нарочно произнесла это слово — получилось глупо и нелепо, но для меня это было очень важно, — имя, которое я не могла не произнести; я должна была это сделать, просто-напросто должна, ничего не поделать. Я должна была как-то подать ей знак.
— Ирья, — прошептала я и сама испугалась своего изменившегося после долгого молчания голоса. Это был шепот, да, но прозвучал он так, будто все буквы в слове были заглавные: — Ирья.
Она не услышала.
Она не услышала, лишь еще глубже вжалась в плечо своего авторемонтного мужа, дети дрожали рядом. Я продолжала стоять там, на небольшой площадке между сосной и высоким можжевеловым кустом, и вытягивала вперед губы, не зная, что еще я могу сделать после своего неожиданного громкого выкрика. А потом она вдруг повернулась, Ирья, и дочь, у которой поплыл макияж, тоже повернулась, и сын с уложенными волосами, покрывшимися инеем, и муж с пластырем на подбородке, и все эти люди в черном тоже внезапно обернулись, повернули головы, и тогда я заметила, что их было очень много, тугих черных тел, на которых вдруг обнаружились бледно-румяные головы с красными глазами. И все они пошли на меня.
Когда мне стало ясно, что толпа пришла в движение от одного только шепота, я сунула руку в самую глубь можжевельника и лихорадочно нашарила тонкий бугристый ствол, за который можно было схватиться и в который я вцепилась изо всех сил, хотя понимала, что это меня не спасет, ведь они шли сюда, все эти люди, обычные, скорбные, страшные люди, их было много, и где-то среди них шла Ирья с семьей, я на мгновение потеряла ее из виду и стояла теперь одна-одинешенька, схватившись за это глупое дерево, которое, конечно, совсем не было глупым, а стало таковым лишь из-за того, что я за него держалась в поисках спасения. Я изо всех сил старалась с ним слиться, только бы меня не заметили. Выглядело это, наверное, весьма комично, если бы кто-нибудь посмотрел со стороны, но никто не смотрел.
