Я взглянула на Хятиля, чьи маленькие глазки, казалось, вывернулись наизнанку, будто что-то разглядывая внутри тела. Помощи от него ждать было бессмысленно, пришлось собраться с духом и решиться наконец посмотреть на вошедшего, точнее, на вошедшую.
Она стояла посреди кухни у старого шкафа с посудой, подбоченившись, и напоминала сбежавшую из старых черно-белых фильмов разгневанную хозяйку. Правда, других хозяйских черт в ней не было. Высокая и в то же время пышная, со жгуче-черными волосами. Под носом у нее пролегала темная тень, отчего вдруг подумалось, что под мышками у нее наверняка непролазные заросли, и, когда эта шальная мысль пронеслась у меня в голове, вначале стало ужасно смешно и сразу за этим ужасно стыдно. Пришлось снова заставить себя взглянуть на нее. Она уставилась на меня гневным ледяным взором, который абсолютно не гармонировал с ее образом родины-матери, округлость которой была облачена в нарочито длинный, достающий до самых пяток желто-оранжевый пятнистый сарафан, а шея увешана целой россыпью восточных побрякушек. Ее ноздри широко раздувались и слегка подрагивали.
— Так-так, — сказала она наконец холодным и убедительным голосом, через мгновение это «так-так» повторилось снова.
А потом просто уставилась и не отводила взгляда. В ее гневе чувствовалось какое-то страшное обвинение, мне уже чуть ли не казалось, будто меня застали в постели с этим стариком, или что-то еще не менее ужасное, хотелось все объяснить, попросить прощения, но за что, что я такого сделала. Однако насладиться этим ужасом я толком не успела, старик наконец-то заметил гостью, почмокал губами, точно собирался произнести речь, но сказал только: ах да, это девушка из центра обслуживания на дому, простите, я забыл ваше имя, простите. Сложно сказать, кому именно было адресовано это его «простите», и он вдруг показался мне очень жалким, лицо его словно еще больше сжалось, стянулось к губам, и я с ужасом ждала, что он вот-вот расплачется.
А чуть погодя он снова стал самим собой, протянул вперед руку и указал на стоящую у шкафа женщину:
— Это вот моя дочь.
Тут пришла моя очередь сказать, что меня зовут Ирма и что я совсем не из центра обслуживания на дому, как предположил господин Хятиля. А потом рот переполнился словами, и оттуда ничего толкового не извлекалось, было необходимо что-то объяснить, что угодно, вырваться из-под обвинительного гнета этой огромной женщины, рассказать подробно и обстоятельно, по какой причине я здесь, что я провожу исследование и что это займет совсем немного времени, собственно, мы уже начали и почти закончили, так что спасибо. Однако до рта эти красивые мысли так и не дошли, все, что оттуда вырывалось, было похоже на отчаянное кудахтанье, казалось, что на пути у слов выросла сухая и неприятная преграда, стекловата или что-то в этом роде.
— Ну и что вы за женщина. — Она скорее утверждала, чем спрашивала.
Мне удалось прокряхтеть, что из исследовательского центра, исследую, то есть провожу опрос. Привычки. Потребительские. Опрос. Исследование.
— Так-так, — сказала она с довольной улыбкой, как-то даже излишне обрадовавшись, пододвинула стул и села. — Он ничего не потребляет, меня спрашивайте.
Я с ужасом смотрела на это одновременно угловатое и круглое лицо, под темно-бледной кожей которого полыхал красный огонь. Наверное, она вся состояла из противоречий, эта женщина, но размышлять было совершенно некогда, надо было срочно что-то говорить.
— Вот, — сглотнула я. — В общем, сначала мы выявляем потенциальную группу информантов, собственно, только для того чтобы. Чтобы. Выявить. Группу информантов.
— Ну давай же, спрашивай.
— Спозаранку кружится, — сказал Хятиля.
— Ну ты, там, — проворчала дама.
— Кружится, — сказал Хятиля. — Голова.
После этих довольно загадочных слов он снова посмотрел куда-то вдаль, таким взглядом, что сразу стало понятно: он видел там то, что простому смертному в этой дали не увидеть. Если, конечно, ты не был умирающим, а именно тем, кто стоит на пороге смерти, видя нечто такое, что недоступно тем, кто пусть даже одной ногой, но все же еще на стороне живых.
