Но и она, несмотря на весь сложный калейдоскоп впечатлений, помнила о Васеньке и беспокоилась о нем.
— Дядя Ваня, как вы думаете, выпустили Василия Ивановича? А как в китайской тюрьме, хорошо или нет?
— Милая Фанни, приготовьтесь к самому худшему. Китайская культура особенная и, по-нашему, — они дикари. Их жестокость и изобретательность на пытки неисчерпаемы.
— Вы думаете, что Василия Ивановича пытали?
— Все может быть.
— Но ведь он жив?
— Будем надеяться.
— Бедный Василий Иванович! Как ему, такому холеному и избалованному, должно быть тяжело.
Китайская башня с разлатыми краями крыши, загнутыми кверху, стена с зубцами и ряд невысоких домов начинали город. Но далее, спасаясь от зноя, люди ушли под землю. Широкая аппарель спустилась в темную улицу, мутно освещенную сквозь щели потолка, забранного бревнами, землей и сухим хворостом. Виднелись темные хижины, освещенные ночниками в виде глиняного соусника, налитого маслом, с края которого был укреплен фитиль. Попадались люди с такими же ночниками в белых одеждах. Пахло первобытными библейскими временами. Голые люди сидели у домов и занимались ремеслами. Цирюльник брил голову и разбирал косу при свете ночника, в харчевне обедали голые люди, пахло сырым пареным, пресным тестом, постным маслом и чесноком. От улицы вправо и влево шли переулки, о которых можно было догадываться по мерцанию огоньков ночников и по светящимся внутренним светом бумажным окнам подземных домов.
Духота вызывала испарину. Солнечный зной сюда не достигал, но и под землей жара была невероятная. Воздух был тяжелый и удушливый. Фанни удивлялась, как могли здесь жить люди.
При помощи расспросов узнали, где «ямынь», китайский кремль, присутственные места города. Он оказался на значительной глубине под землей, на большой площади, выкопанной Бог знает в какие первобытные времена. Здесь светилась переплетом больших окон фанза, помещение тифангуаня и его канцелярии, а с боков были фанзы поменьше, для чиновников и солдат караула. По другую сторону площади находился обширный постоялый двор, на который и въехали казаки.
Было около четырех часов дня. Устроив Фанни в маленькой комнате, любезно уступленной хозяином в своем помещении, разместив казаков и лошадей и узнав, что в ямыне присутствие чиновников до шести часов вечера, Иван Павлович собрался сейчас же идти в ямынь.
— Дядя Ваня, возьмите меня с собой, — попросила Фанни. — Мне страшно здесь одной, без вас.
Иван Павлович согласился. Он приказал Пороху как хорошо говорящему по-китайски, Царанке и пяти казакам следовать с собой, а четверым остаться при лошадях.
В полной темноте подземелья, где мрак рассеивался только мутным красноватым светом, лившимся сквозь бумажные окна ямыня, Иван Павлович прошел через площадь.
Стража не хотела его пропустить, он предъявил документы, и его с его спутниками провели в длинную комнату с соломенными циновками на полу. Вдоль комнаты по обеим стенам стояли низенькие столики, и полуголые писцы кисточками разведенной в небольших чашечках тушью писали на длинных и узких полосках бумаги желтоватого и красного цвета. Подле лежали большие печатные книги, свитки бумаги и газеты. Перед некоторыми в плоских круглых чашечках дымился бледный чай.
Полная тишина стояла в комнате, освещенной целым рядом ночников и двумя висячими керосиновыми лампами с плоскими железными абажурами.
Старый китаец в замасленной темно-синей шелковой кофте, надетой на голое тело, и в широкой черной юбке, мягко ступая ногами в туфлях, ходил между столами. У него была седая косичка, и лицо его, темно-коричневое, покрытое тысячью морщин, было маленькое, как яблочко.
При виде Ивана Павловича с Фанни и казаками он степенно подошел к ним, присел в виде привета, потом подал каждому маленькую темную иссохшую руку и, улыбаясь беззубым ртом, спросил по-китайски, что нужно русским вооруженным людям.
Он подчеркнул слово «вооруженным», как бы деликатно намекая Ивану Павловичу на неуместность входа в ямынь казаков.
Иван Павлович понял намек и приказал казакам выйти на двор и ожидать его там. Фанни осталась при нем.
