Отряд вошел в еловый лес. Среди можжевельника, как колонны тихого храма, высились серые стволы алтайской ели, и мутная зелень ее игл издавала легкий смолистый запах.
Едва заметная тропинка влилась теперь в широкую лесную дорогу, по которой волоком таскали деревья. Отряд сел на лошадей и быстро стал спускаться.
У домика лесника его хозяин вышел на топот коней и с удивлением смотрел, откуда появились казаки. Спросили его о Зарифе, но он ничего не слыхал.
Около полудня разведали Пржевальск. Там уже была тревога. Зарифа ожидали вчера из Каркары, но он не пришел. Обрадовались казакам, уговаривали их остаться, но Иван Павлович перемигнулся с Аничковым, и они пошли по почтовому тракту на восток.
Вечером у самого перевала еще раз переменили лошадей в хорошем киргизском табуне. Не без грусти оставил Иван Павлович своего Красавчика и сел на чужую, плохо знающую повод лошадь, и только Аничков ехал на своем блестящем, кровном, золотисто-рыжем Альмансоре, который не знал утомления.
На перевале встретились киргизы. Они бежали из Каркары. Там был Зариф со своей шайкой. Он резал баранов, угонял табуны, забирал все богатства киргизских кочевьев.
Старики и старухи спаслись, молодые киргизы частью были убиты, частью рассеялись в горы, девушек Зариф брал с собой… Продаст в Аксу или Турфане…
Это известие оживило изнемогавших от долгого пути казаков. Свежие лошади шли хорошо, и в сумерках отряд проходил мимо громадной груды, наваленной высокой пирамидой, по преданию, войсками Тамерлана, когда они шли в Европу, и рядом лежала маленькая кучка камней — это были камни, положенные солдатами великого монгола на обратном пути. Каждый воин клал камень, когда шел туда, и каждый положил при возвращении. Так наглядно исчислил Тамерлан свои потери во время похода на Европу.
Два трупа киргизов лежали на дороге. Они говорили красноречивее рассказов и донесений о близости разбойника.
Было совсем темно, когда казаки вошли в долину Каркары. Вперед от гор до гор побежали дозоры. Казаки сняли винтовки. В темноте ночи сторожко шли казачьи кони.
В полночь наткнулись еще на труп киргиза. Он был совершенно свеж. Орлы и вороны не успели исклевать, и шакалы не тронули его. Еще сегодня шайка хозяйничала здесь. И стало ясно, что Зариф о чем-то пронюхал и побоялся идти на Пржевальск и вдоль озера к русским поселкам, но ограничился грабежом киргизских летовок и ударился назад, к китайской границе.
Каркара, обычно в летнее время полная табунов и стад, была пуста. Ее как вымело. Изредка попадались одиночные овцы, отбившиеся при угоне.
Отряд Ивана Павловича шел рысью и наметом. Охотничьи сердца казаков разгорелись, темная ночь была не страшна, а долина реки Каркары была обставлена кругом горами, и в ней нельзя было заблудиться.
Далеко за полночь подошли к спуску с плоскогорья. Дорога раздваивалась. Труднопроходимая, каменистая узкая тропа шла подножиями Хан-Тенгри через много тяжелых перевалов и ущелий в Китай, большой тракт сворачивал на север и направлялся через Зайцевское в долину реки Или.
— Ты знаешь, Николай, — сказал Иван Павлович, подъезжая к остановившемуся на распутье Аничкову, — не понравился мне дунганин в Менде-Кара.
— Да… Конечно, это он донес о нас Зарифу и заставил свернуть от Пржевальска.
— Уйдет опять…
— Посмотрим.
— Как думаешь, как он пошел отсюда?
— Пошел по тракту и, не доходя до Зайцевского, свернул на Кольджат.
Мучительной, незнаемой раньше болью сжалось сердце Ивана Павловича. Фанни вспомнилась ему, встала перед ним в своем сером армячке и кабардинской шапке, и суровый воин и житель гор почувствовал, как похолодели руки и ноги, сердце остановилось от тоски и страха за нее.
— Ну конечно, — продолжал Аничков, — по горной тропе стада добычи скоро не погонишь, а он торопится.
Большой тракт и дорога вдоль Или кружна. Джаркент близок, и он боится, что там ему перережут путь. Лазутчики и преданные киргизы и дунгане сказали ему, что в Кольджате никого нет, и он пойдет на пролом Кольджатского поста.
— Вперед! — бешено, не своим голосом крикнул Иван Павлович, и отряд помчался к краю долины Каркары, к извилистому спуску в Илийскую долину.
