Это был кошмар, полный ужасов, какие только может придумать расстроенный и больной мозг. Они шли гуськом. Впереди — дунганин, за ним — Идрис, потом — Порох, Иван Павлович и последней — Фанни, медленно разматывая клубок. Их шаги гулко и глухо раздавались по убитой земле в тишине черной ночи. Иногда кто-либо терял впереди идущих. Слышался сзади робкий голос: «Где вы?» — «Здесь, здесь», — отвечали несколько голосов, шаги стихали и отставшие наталкивались на нервно дышащих людей. Было душно. Иногда останавливались, чтобы перевести дыхание. В сырой духоте ручьи пота стремились по лицам. Обтирались платками, и белые платки чуть определялись во мраке. Стояли у стен таинственных спящих домов и, казалось, слышали мерное дыхание и храп их обитателей. Точно спустились в царство мертвых, в город могил, полных ожившими мертвецами. Дома-пещеры были склепами, и жутко было думать, что земля может обвалиться и всех засыпать. Судя по тому, что дорога все время спускалась, что нигде не было видно отдушин, углублялись в землю. Много раз поворачивали то направо, то налево. Попалась под ноги собака. Она не залаяла, но сама испугалась и метнулась в сторону.
Сколько шли? Казалось, что долго, но, судя по тому, что ноги не устали и клубка было размотано меньше половины, прошли не так далеко.
Вдали замаячил мутно-желтый свет фонаря. Точно кто шел навстречу. Невольно схватились за винтовки, но скоро разобрали, что свет был на месте. Подошли к нему. На длинной, косо воткнутой в землю жерди висел четырехугольный фонарь из промасленной бумаги. В нем тускло горел ночник. При неясном свете его стали видны две совершенно голые фигуры китайских солдат. Они разметались в беспокойном бредовом сне, который дает опиум, и что-то бормотали. Ружья были брошены, валялись маленькие трубочки, погасшие лампочки, коробочки с опиумом. Все было, как обещал тифангуань.
— Здесь, — сказал, останавливаясь, дунганин и, помолчав, добавил: — Ченна.
Все стояли, не зная, что предпринять. Ничего не было видно.
Дунганин показал на землю в трех шагах от себя и еще настойчивее проговорил свое «ченна» — «деньги».
Порох отошел к указываемому месту и сказал: «В земле окно, закрытое решеткой». Иван Павлович стал доставать деньги.
Идрис с Порохом взялись за края решетки и потянули их. Она подалась. Иван Павлович пришел к ним на помощь, заложили петлей веревку и дружными усилиями вырвали решетку вместе с рамой из каменного основания. Пахнуло смрадом нечистот, теплой сыростью погреба.
— Василий Иванович, — окликнул вполголоса Иван Павлович, — вы здесь?
Молчание.
Идрис нагнулся над ямой.
— Господина, а господина. Это я, Идрис, твой ингуш. Господина!..
Где-то глубоко послышался тихий шелест и слабые стоны.
— Василий Иванович! Это я, Иван Павлович Токарев, офицер с Кольджатского поста.
Стоны стали сильнее. Послышались плач и рыдания.
— Василий Иванович, Васенька, — снова заговорил Иван Павлович, — откликнитесь, отзовитесь, вы ли это?
— Да… это… я… Был… я… теперь нет, — раздалось неясно из ямы.
— Василий Иванович, мы вам спустим веревку. Можете ли вы обвязать себя ею, и мы вас вытащим.
— Не… понимаю.
Иван Павлович повторил.
— Нет… Не могу… Она душит меня…
— Кто она?
— Эта… китаянка… Она опутала меня своими кишками… душит. Как жжет, как жжет!.. Пить.
— Он в бреду, — проговорил Иван Павлович. — Придется спуститься кому-либо из нас, привязать его, а потом остаться и дождаться петли снова.
Вызвался Идрис. Его обвязали веревкой, но, когда он подошел к яме, он затрясся.
— Не могу, господина! Там шайтан… Ой, прости, господина. Лучше убей — не могу.
Мистический ужас охватил ингуша. Из ямы неслись едва уловимые стоны, вздохи и жалобы.
— Она душит… Она смотрит на меня мертвыми глазами…
Наступила минута замешательства.
— Извольте, ваше благородие, я живо спущусь, — проговорил спокойно, почти весело Порох. — Мы так сделаем.
Он устроил петлю и отпустил веревку в яму. Когда она коснулась дна и начала изгибаться, он закрепил ее за края рамы.
— Не так и глубоко, — сказал он, — сажени две, не больше будет.
Его бодрый голос, его уверенные движения ободрили всех. Он перекрестился, обвил веревку ногами, опустился в яму, ухватился руками за края, подался еще и еще и исчез под землей.
