"Никому я, видно, не нужен. Даже мама меня такого ненужного вряд ли узнает, — думал ослик. — Да и как вернусь я домой, если бывший хозяин Дурды уже получил за меня велосипед, соловья в клетке и съел, наверное, весь изюм. Сразу отведёт обратно к Маймуну-Та-ловчи! Нет уж, лучше околею здесь одинокий. И высушит ветер мои белые косточки".
Пару раз его преследовали шакалы, и один, самый настырный по имени Чиябури, изловчился укусить за хвост. Но вскоре даже шакалы плюнули на одинокого тощего осла, за которым и охотиться-то скучно.
Коротка весна в пустыне. Быстро увядают тюльпаны и маки. Остаётся сухая трава, саксаул, горькая полынь, кусты верблюжьей колючки да ажурные шары перекати-поля. Каждый скажет, что пустыня от слова "пусто".
А что такое «пусто»? Да это прос-то — ничего! Трудно вообразить «ничего». Хотя можно изловчиться и представить: — это когда ни хорошо, ни плохо, а так себе. То есть именно — ничего.
За время скитаний по пустыне рыжий ослик свыкся со своими болячками, с одиночеством и чувствовал себя, в общем-то, ничего. Или, можно сказать, — пустынно.
Глаза его плохо видели, будто затянутые паутиной. Но чего особенного разглядывать в пустыне, когда уже ничего не ищешь и никого не ждёшь?
Некоторые редкие знакомые при встрече спрашивали: "Как дела? Как самочувствие, приятель?"
Он неизменно кивал головой, отвечая: "Ничего! Спасибо, ничего!" И брёл дальше, возвращаясь на ночь к своему чёрному столбу. Прислонялся к нему боком и засыпал, слушая до рассвета непонятный гул. И просыпаться ему было лень. Не хотелось просыпаться.
Рыжий ослик на всё махнул копытом, как тот рыночный медведь в верёвочном наморднике.
"Ай-йяй, что-то у меня не получилось в этой жизни, — шептал он безучастному столбу. — Да ничего, ещё как-нибудь немного проживу, протяну, как ты провода тянешь".
Это самое «ничего», эта пустота день за днём поглощали рыжего ослика, как волны размывают песчаный берег. Уже мало чего осталось от того Шухлика, который жил с мамой в родном дворе, который освободил лис и вырвался на свободу.
— Пустыня убивает его! — щебетал жаворонок Жур, видевший ослика почти каждый день.
— Несчастный! — стрекотала сорока Загизгон. — Когда я встретила его первый раз, он слова мне не дал вымолвить! А теперь так молчалив! Так молчалив, как рыжий тупой камень!
— Он выглядит даже хуже, чем на дворе у Маймуна Таловчи, — говорил лис Тулки своей любимой Корси. — Больной! Совсем-совсем больной! Бетоб — иначе не скажешь. Вот какое теперь у него имя — Бетоб. И я ума не приложу, что с ним делать!
Весь этот «миш-миш», то есть слухи и молва дошли наконец до старушки черепахи Тошбаки.
— Знаю одно средство, — прошамкала она, не высовываясь из панциря. — Отведу беднягу Бетоба в Багишамал — сад северного ветерка. А там уж будь что будет! Надеюсь, жив ещё славный дайди Диван-биби.