— Совпадает?
— Все совпадает, — отвечала я.
Он продолжал читать: заговоры, нападения, покушения на группы и на отдельных лиц. Немцы в самом деле знали многое. Они приписали мне решительно все — кражу велосипедов, похищение продовольствия, к чему я не имела никакого касательства, но совершенно не упоминали о многих вещах. Я знала, что это уже не имеет значения. Для тех, кто более не различает в жизни ложь и правду, все одинаково. Для меня же, строго отделявшей ложь от правды, нацистские предположения и толкования больше в счет не шли.
Помощник нотариуса прекратил чтение и в который раз задал вопрос:
— Все совпадает?
— Все, — ответила я.
— Подпишите, — сказал он и протянул мне свою ручку. Он наклонился ко мне, на одно мгновение я взглянула ему прямо в лицо. Это было незначительное лицо мещанина, ограниченного и довольно трусливого. Глупый человечек, который продался немцам и позволяет им распоряжаться собою. Но, помимо ограниченности, на его лице, когда он глядел на меня, было заметно какое-то иное выражение; что оно означало, я точно не поняла, — нечто вроде восторга, уважения или сочувствия. Внезапно он скороговоркой прошептал:
— Твенте и Ахтерхук освобождены.
Я уставилась на него. Он быстро отвел взгляд в сторону, постучал тупым пальцем по протоколу и громко и сердито сказал:
— Здесь, пожалуйста, подпишите…
Я подписала. Он промокнул мою подпись, захлопнул папку и вышел из комнатки. Несколько мгновений я сидела неподвижно — до меня не сразу дошло то, что сказал клерк.
В дверях появился офицер и сделал мне знак. Он проводил меня обратно в камеру.
Я лежала на лошадиной попоне, а здание тюрьмы тонуло в море зеленоватого, беспокойного вечернего сумрака. У меня снова болели ушибы на руках и ногах. Но под этой болью пламенем восторга и удивления разгоралась радость. Твенте и Ахтерхук…
Наконец-то союзники снова начали двигаться. Весенняя погода действительно способствовала освобождению. Они стремились окружить немцев, отрезать им путь домой, в неметчину. Я лежала, уткнувшись лицом в лошадиную попону, и рыдала, потому что разрядилось напряжение.
…В дюнах переливался свет. Я знала эту тропинку. Никогда не была она такой светлой. И никогда я так быстро, так легко не шла — точно невесомая! Мне даже казалось, что я не шла, а скользила. Странно, думала я; но затем поняла: ветер дул мне в спину, он подгонял меня вперед. Я видела кирпичные дома во впадинах между дюнами; видела неяркий радужный блеск стекол в теплицах. Тогда только я заметила на домах кое-что, чего раньше я не видела, — на них были вывешены голландские флаги.
Я смеялась и махала рукой этим флагам. Затем я услышала восторженные крики детей. Я уже не шла больше по тропинке среди дюн, я неслась мимо сел. В них царило бурное праздничное веселье. Старики смеялись и кашляли от смеха, а суровые жители польдеров, мужчины и женщины, сидели, обнявшись, и любовались на детей. А дети выбегали на улицу, они несли пестрые гирлянды, которые растягивались, как гармоника; они бросали в воздух длинные разноцветные ролики серпантина, и обрывки бумажных лент развевались на водосточных трубах и на ветвях деревьев, окаймлявших сельскую площадь… Я проскользнула мимо них и снова попала в полосу огородов. Хотела повернуть голову, чтобы поглядеть в сторону. Но странное дело: голова моя неподвижно сидела на плечах, и я могла глядеть только вперед. Мне показалось, что посреди широкого зеленого поля возвышался небольшой бугорок чуть короче огородной грядки. Мне необходимо было выяснить, что это такое, но голова моя не двигалась, и огороды остались позади. Я очутилась на проселочной дороге: она была усыпана гравием, и я долго неслась над нею, пока вдали не показался кто-то, едущий мне навстречу. Я остановилась посреди дороги, ждала и глядела. И увидела, что навстречу мне несется двуколка, запряженная высокой гнедой лошадью. Колеса двуколки были расписаны черным с золотом; солнце щедро рассыпало повсюду свои блестки. Только тут вдруг заметила я, кто сидит в повозке. Это был Хюго. Он улыбался. На нем была фризская одежда: короткие брюки, белые чулки, башмаки с серебряными пряжками, сюртук с широкими полами и высокая шляпа. Он остановил лошадь и протянул мне руку.
