— Ладно, ребята, — скованно сказал Корнеич. — Долгие проводы — лишние слезы, длинные речи ни к чему. Все мы знаем, чем для нас был наш "Томик". Будем его помнить… Шурик, давай…
В руке Шурика Завьялова уже был факел — намотанная на сук и пропитанная соляркой тряпка. Она горела дымным пламенем. Шурик, сутулясь, подошел к началу запальной дорожки, ткнул в нее факелом. Огонь сразу вздыбился желтым гребнем, побежал к яхте. Шурик бросил факел ему вслед и, не оглядываясь, пошел на свое место в строю.
Пламя взметнулось у кормы спиральным вихрем, замерло на миг и бросилось на палубу, на борта. За несколько секунд охватило весь корпус. Словко краем глаза увидел, как на мачте поехал вниз и замер на половине высоты флаг. И в этот миг ударили барабаны.
Вскинулись в салюте исцарапанные загорелые руки. Каперанг Соломин взял под козырек.
Барабанщики играли "Марш-атаку", но в каждой сигнальной фразе пропускали по два такта, от этого ритм делался редким, печальным. Получался "Марш-прощание". А в промежутках между размеренными "р-рах…", "р-рах…" сыпалась в тишину негромкая дробь ведущего барабанщика. Если не вникать, не знать что к чему, то она, эта дробь, казалась беспорядочной, сбивчивой, лишенной ритма. Но люди "Эспады" понимали, что Сережка Гольденбаум выговаривает своими палочками какие-то слова. Какие? Это всегда было тайной ведущих барабанщиков. В такие вот важные минуты они сочиняли "внутри себя" какую-нибудь речь и переводили ее на язык барабана. Вплетали в промежутки маршевых ударов. Лучше всего это получалось у Рыжика, но… Впрочем, и у Сережки получалось неплохо.
Что выстукивали Сережкины палочки по тугой коже высокого барабана? Может быть, вот это?
"…Ты долго ходил под нашим флагом… Некоторых из нас еще не было на свете, а ты уже бегал по этому озеру. Ты многих научил любить ветер и паруса… Ты был нашим другом… Теперь ты в огненном вихре улетаешь туда, где вечное море. Вечные паруса. Вечные ласковые облака и плавные волны… Прощай. Доброго тебе ветра. Мы не забудем тебя…"
Мог ли десятилетний Сережка придумать такие фразы? Ну, а почему бы и нет? Он был начитанный человек, любил стихи, как и Словко… Но скорее всего именно у Словко появлялись в голове такие слова.
А еще появились строчки:
Стартуешь на каменной полосе,
И нынче твой парус — пламя.
Навеки ты памятен будешь всем.
Всей «Эспаде». И маме…
Потому что Словкина мама была ветераном "Эспады". В восьмидесятых годах она ходила на шхуне "Тремолино", а потом, когда по старой памяти навещала отряд, любила пройтись на "Томике". "Я люблю его, как настоящая Бекки Тэччер любила настоящего Тома, — иногда признавалась мама. Но потом добавляла — Хотя "Тремолино" я любила все-таки крепче…"
Наверно, никогда никому не прочитает Словко это сочиненное сейчас четверостишие. Оно из тех, которые "только для меня". Записываются в тайную тетрадку, а то и просто остаются в памяти… Такие строчки — неумелые, корявые, но от них щиплет в глазах.
…Впрочем, сейчас щипало в глазах прежде всего от дыма. Дувший с озера трехбалльный норд, пролетал сквозь шеренгу, что стояла к ветру спиной, вскидывал дым над огненной круговертью и бросал его на шеренгу, в которой был Словко. Многие моргали, терли веки и скулы.
Барабаны замолчали. Строй постепенно ломался. Превращался в кольцо, которое замыкало в себя горящую яхту. Широкое кольцо — такое, чтобы пламя не дышало жаром в лица. Впрочем, огонь становился все ниже, ниже, а кольцо — теснее. Подошли большие ребята из секции многоборцев, которые неподалеку оснащали свои шлюпки, подошел дежурный моторист Федя… Кое у кого появились в руках длинные прутья с насажанными на них кусками черного хлеба. Хлебные "шашлыки" совали в пламя, ждали, когда поджарятся (вернее, обуглятся), и жевали, размазывая по щекам сажу. Такие вот были корабельные поминки. Этот обычай сложился давно: ведь с яхтами прощались не один раз. Но нынче сожгли самую заслуженную, самую любимую.
Корпус "Тома Сойера" уже становился грудой тлеющих деревянных огрызков. И настроение менялось. Мысли теперь обращались к повседневным заботам, к предстоящим парусным гонкам, к необходимости заново проверять оснастку. Первые две недели парусной практики были с капризными ветрами, потрепало немало…
