— Я второй месяц на лодке, а ты мне прописные истины как молодому матросу объясняешь, — обиженно сказал усатый мичман. — Знаю, что по чём… Зачёты сдал…
Гусаров рассмеялся, снисходительно похлопал усатого по спине.
— Зачёты сдал… Ну–ну… Что ты скажешь, когда послужишь на лодке годиков десять? Зачёты он сдал… Ха–ха–ха! Ладно, не писай гидравликой, гудки в тумане подавай, Федя!
Гусаров наклонился в шлюпке, поднял лежащий в ней китель, извлёк из него маленькую плоскую баночку. Поболтал возле уха:
— Немного шила ещё осталось… Давай выпьем за тебя, Федя, чтобы настоящим подводником стал!
Тост усатому понравился. Он выпил глоток спирта, занюхал рукавом тельника, с открытым ртом уставился на Гусарова немигающими глазами. Перевёл дух.
— Ладно… Старпом–то что? Навёл порядок?
— А у нас его, что, не было? Порядка этого самого? Да наша лодка три автономки прошла! Приз Главкома ВМФ за ракетную стрельбу брала! Лучшая БЧ‑5 на флоте! На рубке знак «Отличный корабль»! Это тебе не порядок на корабле?! А в лодке и тогда, вот как сейчас, всё сияло и сверкало. Куренков увидел, как наши парни целыми днями с кистями да с красками, в солидоле по уши, так перестал на них таращиться.
— Ну, вот, и у вас также всё драют да чистят как у нас на сторожевике…
— Во–первых, не у вас, а у нас… Во–вторых, коли так говоришь, ни хрена ты ещё не подводник, а всё ещё поплавок…
Приятель — Федя, не желая спорить, перебил Гусарова:
— С фуфайкой, на которой сидишь, с «комаринкой» этой, так и не пойму, что за история?
— А такая, что и старпом на подъём флага вышел в ней. Прямо–таки полюбил телогреечку.
Гусаров поправил под собой ватник, заткнул вату, вылезшую из дыры на рукаве.
— Недавно ездили с Виктором Викторовичем за грибами. Позабыл он свою «комаринку» у меня в машине. Валялась в гараже. Да вот сегодня прихватил. Сгодилась, видишь на подстилку. А до сей поры не стянуть её было с него. Пристрастился к ней как к родной. Я предлагал ему новый ватник — отказался. «Несподручно, — сказал, — в новом–то. Того и гляди, — говорил, — в краску вляпаюсь в новом. Да и размер маловат. А в старом не боязно. Хоть в аккумуляторную яму, хоть в дизельный отсек».
— Я так думаю, Комар ваш таскал ватник, чтобы своим в экипаже заделаться, — иронично заметил усатый мичман.
— Слушай, Швабра, не буди во мне зверя, не замай нашего старпома, а то, неровен час, за борт сбулькаешь… Не тот человек Виктор Викторович, чтобы такой фигнёй страдать. Скорее, альпак свой новый, кожаный, на белом меху, берёг, боялся в краску замарать. Альпак не просто было подобрать ему — всё маломерки для него оказывались. А ватничек этот широченный как на него сшили… Да… Мужик деловой оказался. Слово держит. За матросов — горой стоит! Короче — зауважали мы Виктора Викторовича. Если пообещал что — выполнит! И не сердитый вовсе, как показался поначалу, а добряк по душе. За то и зауважали. И за ватник этот. Как спустится в лодку, так сразу напрёт его на себя и вперёд! В сапоги яловые переобуется. Морда — во! Носище красный на ней. Пилотка на макушке. Ручищи из рукавов торчат. И вата на локте. Сними с него пилотку — ну, вылитый наш колхозный бригадир дядька Панас! Классный спец! Как погружается, как всплывает! А швартуется — любо–дорого смотреть! «Правый полный вперёд! Левый полный назад! Стоп, машина! Отдать носовой! Отдать кормовой!». Песня! Да… Телогрейку эту в экипаже «комаринкой» прозвали. Скажешь матросу: «Отнеси комаринку в стирку». И матрос знает, о чём речь… На день флота выстроились мы на кормовой палубе. Весь экипаж в белых форменках и тужурках. Брючата наглажены. Стрелки на них — порезаться можно. Бескозырки, медали, кортики золотом горят. Куренков перед строем блестит новым полтинником из чеканки. И кэп уже к трапу подходит. Вахтенный офицер на рубке замер: вот сейчас гаркнет «Смир–рно–о!» И вдруг кто–то опять тихо из строя: «Комар–то наш каков?! Лихой старпом!».
Мичман Гусаров выдернул из–под себя видавший виды ватник. Встряхнул от мусора, как–то по–особенному посмотрел на него и положил на транец шлюпки.
— Давай, Федя, на вёсла. Пора якоря дома бросать. Моя Клавдия заждалась… Заходи вечерком на жарёху…
