Под песни мы вставали, делали физзарядку, малую приборку, завтракали, обедали и ужинали.
И по сей день в моих ушах звучит:
Остроконечных елей ресницы
Над голубыми глазами озёр…
Или:
Жил да был чёрный кот за углом
И кота ненавидел весь дом…
А то вдруг вспомнится:
Ты не плачь, не грусти, как царевна Несмеянна,
Это глупое детство прощается с тобой…
Ни с того, ни с сего въедет в башку:
Давай никогда не ссориться,
Никогда, никогда…
А то целый день неотвязчиво:
Синие очи далёких подруг…
Ой вы, ночи, матросские ночи,
Только небо да море вокруг.
И много ещё мелодий и песен втемяшилось, колом не вышибить. Да зачем вышибать? Хорошие они. Задушевные, со смыслом. Не то, что современные трень–брень, один и тот же куплет в которых по десять раз на одной ноте повторяется.
…После завтрака мы торопливо готовимся к переходу на лодку для подъёма военно–морского флага.
Бляхи ремней надраены, золотом горят, чехлы бескозырок белее снега, гюйсы отглажены, робы чистые, начищенные ботинки сверкают.
Над синей гладью бухты с резкими криками носятся чайки.
И вот на весь рейд из корабельных динамиков разносится:
— На фла–аг и гю–юйс… Смир–рно–о!
Волнительная минута. Тишина такая, что слышно как плещутся волны между бортами кораблей. Поскрипывают канаты швартовых, шелестят ленточки бескозырок.
— Флаг и гюйс поднять!
Офицеры, мичманы берут под козырёк, и взгляды всех устремлены на корму, на флаг, медленно ползущий вверх по флагштоку.
И нет в строю экипажа ни одного моряка, кто бы остался равнодушным в эту торжественную минуту. К этой трёхсотлетней церемонии нельзя привыкнуть, как к чему–то буднично–однообразному.
Каждое утро со времён Петра волнует сердца моряков подъём военно–морского флага.
На рубках подводных лодок, на мостиках надводных кораблей офицеры дублируют команду флагмана — «Невы», и по всей бухте в утреннем тумане отдаётся эхо:
— …ать… ать… ать…
— Вольно! — гремит динамик плавбазы.
И снова эхо летит над скрытой сопками бухтой, над эскадрой боевых кораблей:
— …ольно… ольно… ольно…
Начинается утренний осмотр личного состава, развод на занятия, на работу, в наряды.
Старшины команд подходят к морякам из своих боевых частей. Небрежно минуют годков–старослужащих, дембелей скорых. Для порядка искоса поглядывают на «подгодошников» — подводников третьего года службы и ложат строгий глаз на молодых. И горе тому, у кого проблемы с внешним видом: наряд на камбуз вне очереди обеспечен.
Старшина команды БЧ‑2 Голычев доволен молодыми: придраться не к чему. Да и не любитель он придираться понапрасну. Говорит всегда тихо, спокойно, рассудительно, голос не повышает. И если сделает замечание — по делу. Здесь не обижаешься. Стыдно становится за свою безалаберность. Ругаешь себя за оплошность, забывчивость. Стучишь кулаком в лоб:
— Чтоб я ещё… Да провалиться мне в трюм!
В ученье, частых нарядах и покрасочных работах на корабле быстро летело время.
В числе первых я и Петя Молчанов сдали зачёты на самостоятельное управление своим боевым постом. Но в штат нас всё равно не включили. Места на лодке были заняты другими, более опытными подводниками.
А вскоре К-136 вышла в море на выполнение учебных торпедных стрельб.
Нас, заштатников, тоже взяли.
О своём первом глубоководном погружении расскажу после.
А сейчас надо заняться катамараном, прикрыть надёжнее одежду и постель, хорошо увязать и утянуть верёвкой.
Сыплет мелкий дождь с градом.
Чёрные тучи заволокли небо.
Пока не хлынул ливень, лучше пристать в заливчик, на берегу которого виднеется шалаш из сухого камыша.
Так и сделал. Через пол часа уютно расположился в охотничьем шалаше. Сварил овсяную кашу «Геркулес» на сухом молоке и кофе.
— Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благонамерении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всякое животно благоволения, — сказал я, осеняя себя крестом и кланяясь, и приступая к своей походной трапезе. И закончив её, прочитал молитву после вкушения пищи:
— Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ; не лиши нас и Небесного Твоего Царствия, но яко посреде учеников Твоих пришёл еси, Спасе, мир даяй им, приди к нам и спаси нас.
