— Надеюсь, не для того, чтобы меня убить? — усмехнулся Ульрих. — Ну ладно, отодвинь засов, Франческо!
— Это может быть ловушка, мессир! — шепотом предупредил Франческо, одной рукой он взялся за засов, а второй — за меч. В глубине комнаты Марко, присевший на тюфяк, наложил стрелу на тетиву.
— Не бойся, малыш! — подбодрил сына Ульрих.
Дверь отворилась, и в багровом свете факелов Ульрих увидел Клеменцию в черном платье и человек десять воинов в доспехах.
Ульрих, опираясь на меч, стоял слева от двери, Франческо — справа, а Марко со своего тюфяка нацелил стрелу прямо в проем двери, в грудь графини.
— Я бы хотела переговорить с вами наедине, — сказала Клеменция, и голос ее дрогнул, ибо она поняла, что Ульрих встретил ее как врага.
— Извольте, я к вашим услугам. Прошу вас, заходите!
— А вы не могли бы выйти из комнаты, сударь? Ваши слуги не должны присутствовать при нашем разговоре.
— Я думаю, что в коридоре нам могут помешать ваши люди, графиня. Наедине так наедине.
— Ну, насчет их мне недолго распорядиться, — усмехнулась Клеменция. — Эй, вы! Всем — на двадцать ступеней вниз!
Воины спустились вниз.
— Надеюсь, теперь вы не опасаетесь за свою жизнь, мессир Ульрих? — спросила Клеменция.
— О нет, сударыня, теперь у меня нет опасений за ваше доброе имя!
Ульрих взглянул ей в глаза, в которых желтоватыми огоньками мерцали смоляные факелы, пылавшие на вбитых в стену железных кованых кронштейнах. Клеменция не отвела взгляда. Странное, тоскливо-щемящее чувство охватило обоих. Они стояли на площадке перед дверью. Вверх и вниз уходили ступени лестницы из тесаного серого камня. Горьковато попахивало горелой смолой; по слезящимся от сырости стенам деловито ползали жирные мокрицы. В трещинах бледно зеленел мох, а по поверхности камней шелушились лишаи, серела плесень… Все было так непохоже на предутреннее небо, темную зелень леса, обильную росу — на то, что окружало их когда-то…
— Мне казалось, что все можно было исправить в один миг, — горько усмехнулась Клеменция. — Но настал день — и даже дай нам Господь вторую жизнь, мессир Ульрих, исправить уже ничего нельзя!
— Кажется, я понял, что вы имеете в виду, сударыня. Однако смею надеяться, что вы ошибаетесь. Нет ничего непоправимого, есть только еще не поправленное…
— Вы собираетесь жить вечно?
— Разумеется, я же христианин. Все, что непоправимо на грешной земле, исправится в Царстве Божием…
— Боюсь, я слишком грешна, чтобы встретиться в Царстве Божием…
Ульрих вздохнул.
— Если человек способен осудить себя за грехи свои, его душа еще не пропала. Мне кажется, графиня, что многое из того, что мы с вами не сказали друг другу, нам, возможно, было бы услышать приятнее, чем то, что мы с вами говорим…
— Я в этом не сомневаюсь, — улыбнулась Клеменция. — Мне кажется, что в ваших глазах мне удалось увидеть нечто более утешительное, нежели произнесено было вслух…
— Я со своей стороны могу сообщить вам то же самое.
— Тогда давайте еще раз посмотрим друг другу в глаза, может, мы наконец поймем друг друга?.. — предложила она.
— Я надеюсь на это.
Они еще раз взглянули друг другу в глаза.
— Это было прекрасно! — произнесли они в один голос, словно сговорившись.
— Итак, можно считать, что наша беседа состоялась? — тихо спросил Ульрих.
— Да, мессир! — как-то по-девичьи робко проговорила сорокалетняя хозяйка замка.
— Я полагаю, госпожа Клеменция, что вскоре нам с вами придется обсуждать вопросы более… практические…
— Но можно ли считать, что мы уже… поняли друг друга? — озабоченно спросила Клеменция.
— Безусловно, — ответил Ульрих.
— Полагаю, мне не стоит беспокоиться о детях? Мне почему-то кажется, что они теперь в большей безопасности, чем когда-либо. Или я не права?
— И да, и нет. Во всяком случае, я скорее позволю себя убить, чем причинить вред вашим детям. Однако советую вам присматривать за ними. Имеются веские причины опасаться за их жизнь. Впрочем, будем надеяться на лучшее…
— Да… будем… — рассеянно проговорила Клеменция.
— Ступайте спать, госпожа Клеменция, — мягко сказал Ульрих. — Мы завтра обо всем поговорим…
— Спокойной ночи, мессир Ульрих! — со слезами на глазах прошептала Клеменция. — Да хранит вас Господь!
