Когда бабушка ушла, Грег сел на диван в гостиной и огляделся. Я робко предложила ему чай, но он отказался. Я стояла в дверях и не сводила с него глаз. Картина была удручающей, так как весь его аристократичный вид, модная дорогая одежда, поблескивающее массивное кольцо, видимо, из платины, с каким-то крупным черным камнем, совершенно не вязались с простой обстановкой гостиной, с ее старой мебелью, тюлевыми шторками, пестрыми домоткаными половиками.
«Сколько раз папа предлагал все тут поменять, — неожиданно вспомнила я, — но ведь бабушку не переубедишь. Привыкла годами жить в таком интерьере».
Грег в этот момент поднял голову и посмотрел на меня. И я почувствовала, как меня тянет к нему, ноги словно сами сделали шаг в его сторону.
— Чего ты в дверях стоишь? — мягко спросил он. — Иди ко мне.
Я медленно приблизилась и опустилась рядом. Его глаза мерцали в тени ресниц. Я пребывала в странном смятении, оставшись с ним наедине, и от этого слова не могла сказать. А ведь столько вопросов хотела задать и о нем самом, и о его семье. Но мы молчали, глядя друг на друга.
Время опять словно замедлилось. Мое сознание стало туманиться, и я увидела, как все вокруг заплетается вьющимися стеблями какого-то растения, похожего на вьюнок. Это было так странно, но и так красиво, что я оцепенела, наблюдая за движениями стебельков. Они тянулись в разные стороны, на моих глазах на них вырастали нежно-зеленые закругленные листочки, и вот уже появились сиреневые бутоны, которые тут же раскрылись в тонкие и прекрасные цветы. Сладкий медвяный аромат заполнил комнату, стены исчезли, и мы оказались лежащими на лугу, полностью покрытом этими вьюнками. Небо, раскинувшееся над нами, казалось, гаснет, и я поняла, что уже вечер, а солнце садится. Зелень пружинила под моей спиной, придавленные цветы пахли все сильнее.
Краски небосвода менялись. Бирюзово-синие тона переходили в алые, словно синеву подпитывала кровь. Я лежала на спине, раскинув руки. Ощутив, как прохладные пальцы касаются моей ладони, я тихо засмеялась и зажмурилась: мне стало щекотно. И когда раскрыла глаза, увидела на фоне алого неба склоненную ко мне голову Грега. Его лицо приближалось, глаза были прикрыты, но их синева сияла из-под черных ресниц и, казалось, освещала его лицо. И от этого странного и какого-то неземного свечения оно казалось одухотворенным и ангельским. Мне захотелось лишь одного — чтобы эти нежные бледно-розовые губы коснулись меня. И я приподняла лицо навстречу его движению и закрыла глаза. Почувствовав едва уловимое прикосновение прохладных губ, я замерла. Это совсем не походило на поцелуй. Казалось, шелковые лепестки тюльпана скользнули по моим губам. Но даже это мимолетное касание вызвало у меня такое смятение, что я задрожала. Мне невыносимо захотелось коснуться этих нежных губ еще раз. И я обхватила руками шею Грега…
В этот момент раздалось угрожающее шипение, я вздрогнула, резко отстранилась и раскрыла глаза. Я была в комнате. Грег сидел рядом и беспомощно смотрел на меня. На его правой руке виднелись глубокие царапины, на которых выступила кровь. Я машинально отметила, что она темнеет на глазах и становится бордово-коричневой. Возможно, так мне казалось из-за его очень бледной кожи.
Дымок, с прижатыми ушами и поднятой дыбом шерстью, пятился от дивана и шипел так устрашающе, что я даже испугалась.
— Вот негодник! — строго сказала я, когда пришла в себя. — Ты зачем на людей бросаешься?! Я тебе задам!
Дымок глянул на меня безумными глазами, протяжно взвыл и вылетел из гостиной. А я схватила руку Грега и машинально, не думая, поднесла к губам, чтобы подуть на царапины. Но Грег резко выдернул руку и отодвинулся в угол дивана. Его глаза расширились, лицо побледнело настолько, что стало казаться голубовато-серым.
— Прости! — тут же опомнилась я. — Дурацкая привычка еще с детства дуть на ранки, будто это может помочь. Сейчас зеленку принесу!
— Не нужно, — глухо ответил он, достал белоснежный платок и тщательно вытер кровь.
— Зря, лучше обработать рану антисептиком, — авторитетно заявила я, — а то кошачьи царапины самые коварные, могут загноиться. Ты прости, что так получилось, — добавила я. — Даже не знаю, с чего Дымок так взбесился. Обычно он ласковый и позволяет чужим себя гладить.
