Исаак Комнин не желал отдавать ни пяди своей земли.
Корабли франков одним своим видом внушали ему тревогу. Он уверял себя, что рыцари, несущие крест на своих плащах, конечно же, захотят укрепиться на Кипре, создать здесь одну-две перевалочные базы, а потом расползутся, как жирное пятно по ткани, и их, словно мышей, будет уже не вывести. Значит, нельзя позволять им даже приближаться к острову. Первые шаги в этом направлении уже сделаны. Самое главное — большие поборы; как известно, то, что обложено деньгами, убывает. Император назначил очень высокие налоги на те товары, которые купцы везли с запада на восток, для своих соотечественников, одновременно создавая для франков трудности и пополняя свой карман.
В последнее время он склонялся к мысли, что даже огромные налоги — далеко не все. Известно всем: дай только франкам зацепиться где-нибудь одним пальцем — через десяток лет тебе самому уже негде будет поставить ногу. Раздраженный, император подписал указ, и теперь любому кораблю рыцарей, несущих в Палестину крест, было запрещено входить в какой-либо из кипрских портов. На деле, конечно, купцы все равно заходили в гавани, запасались там пресной водой и провизией, но теперь большие деньги текли уже не в казну, а в карманы чиновников или рыбачьих старшин. Их наказывали, но правитель, издающий дурацкий закон, не в состоянии убить в людях желание жить, и жить хорошо.
После бури, как водится, утро разлило по побережью безупречное сияние дочиста умытого солнца и ясно-синего неба. И император, утром побаловавший себя молодым местным вином и отлично приготовленной рыбой, находился в прекрасном расположении духа до тех пор, пока ему не сообщили о том, что в прибрежных водах Лимассола бросила якорь большая галера, прежде нарядная, теперь же изрядно потрепанная и требующая ремонта, и под очень знакомым, мокрым, похожим на тряпку флагом. На своего секретаря, Василия Калигита, природного византийца, служившего ему еще тогда, когда оба они были безвестными и малозначительными свитскими константинопольского базилевса, он взглянул с недовольством и недоверием. Секретарь, облаченный в длинный, метущий землю византийский плащ с золотой каймой, держался сдержанно, почтительно и молчаливо, как настоящий императорский придворный.
— Что на флаге? — нахмурившись, спросил Исаак Комнин. — Лилии? Или орел?
— Львы, ваше императорское величество, — почтительно ответил секретарь.
— Львы? Англичане? — Он помрачнел еще больше. — И много ли кораблей?
— Только один, ваше императорское величество. Правда, насколько поняли наши чиновники, сперва корабля было три. Два разбились о скалы, ваше императорское величество.
— Вот и хорошо. Все моряки погибли?
— Нет, ваше императорское величество. Многие спаслись, и их приютили рыбаки.
— Так. Нечего франкам шляться по моему острову. Их только пусти. — Исаак выпятил губы. — Собрать их в Лимассоле. Всех. И под надзор.
— Но, ваше императорское величество...
— Пожалуй, лучше будет их посадить под замок, а затем уже разбираться с тем, кто они и откуда.
— Ваше императорское ве...
— Достаточно! Короче!
— Государь, эти люди не нарушили никакого закона. Подобные действия против подданных английского короля могут быть восприняты как повод для нападения. Говорят, король Ричард Английский...
— Мне нет дела до Ричарда Английского. У него слишком много дел в Палестине. Ему будет не до Кипра. И я постараюсь, чтоб ему и дальше не было никакого дела до моего острова. Исполняйте приказ.
Он подождал, пока секретарь и офицеры покинут его покои, встал и подошел к сводчатому проходу на открытую галерею. Фасад лимассольского замка и окна покоев императора были обращены к морю, после шторма слуги выставили все оконные рамы, и ветер свободно гулял по переходам и залам. Он нес дивный запах моря и цветущих вишен и яблонь, скоро должно было наступить время жасмина, и тогда двор окутают ароматы, напоминающие самые дорогие благовония и притирания, привозимые с Востока. Императору это все не слишком нравилось, но он любил свой Кипр и, кроме того, считался с мнением жены, потому не мешал ей превращать двор замка в сад.
