— Думаю, не довольно-ли? Стаканчикъ довольно большой.
— Хромать будете объ одномъ стаканчикѣ, ваша милость. Нехорошо.
— Ты думаешь?
— А то какъ-же? Меньше двухъ охотники на привалѣ никогда и не пьютъ.
— Ну, будь по твоему.
— Егеря не забудьте, ваша милость. Егерь вамъ услужитъ. Вотъ-съ пожалуйте щавелій листочекъ на закуску.
Опять послѣдовала выпивка. Охотникъ съѣлъ три бутерброда и сталъ позѣвывать.
— Ты говоришь, версты двѣ до тетеревиныхъ-то выводковъ? — спросилъ онъ.
— Да пожалуй и больше будетъ, — отвѣчалъ мужикъ.
— Гмъ… Чортъ возьми, какъ здѣсь все далеко. Да есть-ли еще выводки-то?
— Есть, есть. Насчетъ этого будьте покойны. Помилуйте, вѣдь мы для господъ ихъ разыскиваемъ.
— Да можетъ быть ты съ пьяныхъ глазъ ихъ видѣлъ?
— Господи! Да что вы за невѣроятный человѣкъ такой! Трезвѣе вотъ этого гриба я былъ. Пожалуйте грибокъ… Положите въ сумочку. Это ужъ красненькій будетъ.
— Грибовъ много, а птицы нѣтъ, — зѣвнулъ охотникъ, пряча грибъ въ яхташъ. — А что ежели теперь обратно, на деревню, въ охотничью избу идти, ближе это будетъ, чѣмъ до твоихъ тетеревиныхъ выводковъ?
— Ближе, ваша милость, какъ возможно.
— Ну, а по моему разсчету, мы ужъ версты три прошли, а то и больше. Знаешь что? Не пойду я на выводковъ сейчасъ, а пойду послѣ обѣда. Пообѣдаю, посплю — и пойду. На телѣгѣ туда можно проѣхать?
— Можно, можно, сударь. Съ полверсты развѣ что пѣшкомъ идти придется.
— Ну, такъ вотъ ты мнѣ и телѣжку подряди, а теперь домой.
— Въ лучшемъ видѣ подряжу, ваша милость. Идемъ.
Охотникъ поднялся съ пня.
— Пожалуйте мнѣ ваше ружьецо-то. Чего его вамъ таскать! Пойдете вы полегоньку, будете грибки собирать.
— Да, да… Хорошо бы къ обѣду грибовъ двадцать набрать на жаркое. Хозяйка бы сжарила мнѣ ихъ.
— Наберемъ-съ, въ лучшемъ видѣ наберемъ. Супругѣ въ подарокъ еще свезете — вотъ сколько наберемъ. Теперь грибовъ много. Вотъ грибъ-съ… Да и какой большущій и ядреный!
Охотникъ и егерь возвращались въ деревню.
Хруститъ валежникъ подъ ногами, шелеститъ желтый опавшій листъ, посвистываетъ вѣтеръ между березовою и осиновою порослью. Пни, пни, гніющіе и поросшіе мохомъ пни безъ конца. Холодно, сыро. Сентябрь на исходѣ. Солнце то проглянетъ на минуту изъ-за тучъ, то опять скроется. Впереди бѣжитъ охотничья собака, останавливается и нюхаетъ воздухъ; понюхаетъ и опять побѣжитъ. Сзади слѣдуетъ баринъ въ охотничьемъ костюмѣ. Все на немъ новое, казовое, хорошее. Прелестная двустволка виситъ на плечѣ, у бедра пустой яхташъ и неизбѣжная франтовская фляжка съ привинченнымъ къ ея горлышку серебрянымъ стаканчикомъ. Рядомъ съ бариномъ идетъ красноносый гунявый мужиченко — егерь Панкратъ съ тульскимъ ружьемъ на плечѣ. На головѣ у него замасленный картузъ съ разорваннымъ пополамъ козырькомъ. Одѣтъ мужиченко въ какую-то рваную женскую кофту, опоясанную ремнемъ, изъ которой мѣстами видна вата. Панкратъ полупьянъ, ступаетъ стоптанными сапоженками нетвердо и говоритъ безъ умолку, сообщая барину разныя новости.
— А вчера вотъ тоже случай… Не думали и не гадали… Да и никогда этого у насъ въ нашей округѣ и не было. У Кокорихи въ усадьбѣ флагъ украли, — говорилъ онъ. — Кокорихину усадьбу знаете — такъ вотъ у ней. Вчера ихъ работникъ въ Сережинскомъ кабакѣ сказывалъ. Пришли, сняли съ мачты и увели. Ни въ жизнь у насъ этого не случалось, чтобъ у своихъ воровать. Чужихъ обворуютъ — это точно, а чтобы своихъ — ни Боже мой. И куда имъ флагъ? Впрочемъ, и то сказать: на кушакъ годится. Дозвольте, Алексѣй Павлычъ, папиросочку закурить.
Баринъ вынулъ портсигаръ, досталъ папиросу и подалъ.
— Набаловался я съ господами насчетъ папиросокъ. Своя-то трубка ужъ и не курится, — продолжалъ Панкратъ. — Право-слово. Да и вообще у насъ нонѣ… Господинъ Портяевъ ужъ на что мужчина строгій, за семью замками живетъ, а и у него съ недѣлю назадъ кучерской кафтанъ изъ сарая ушелъ. На солдатъ полагаютъ. Копали тутъ у него солдаты картошку. Испьянствовался нонѣ народъ, ужасти какъ — вотъ это отчего. Пьянства, да буянства такія пошли.
Баринъ улыбнулся, посмотрѣлъ на красносизый носъ Панкрата и сказалъ:
— Не тебѣ осуждать пьянство. Слѣпой кривому глазъ колетъ.
