— Удивительно всё же, как мать инстинктивно знает, что ей нужно делать, — говорит мама. — Только представь себе, рыбка, что крольчонок — это ты, а Жозефина- я… Постой, давай снова обойдём, чтобы лучше видеть.
Мы обходим клетку, чтобы держать детёныша в поле зрения.
— Смотри, как она ласкает и целует его всюду! Ну да! Она действительно его целует! Совсем как я тебя!
Я вглядываюсь пристальней. Эти поцелуи мне кажутся подозрительными.
— Смотри! — кричу я. — Она его ест!
И точно — голова крольчонка мгновенно исчезает во рту крольчихи.
— Мама! Скорей!
Но не успевает истаять звук моего вопля, как всё крохотное розовое тельце исчезает в пасти крольчихи.
Я быстро поворачиваюсь и смотрю прямо в лицо моей мамы, не более чем в шести дюймах надо мной.
Без сомнения, она пытается, что-то сказать или, может быть, она слишком потрясена для слов, но всё, что я вижу теперь — это её рот, огромный красный рот, открывающийся шире и шире, пока не становится круглой зияющей дырой, чёрной внутри, и я снова кричу и уже не могу остановиться. И вдруг ко мне тянутся её руки, я чувствую её кожу, длинные холодные пальцы плотно смыкаются на моих кулачках, я отскакиваю, вырываюсь и ошалело мчусь в ночь. Я бегу по аллее, за ворота, крича всю дорогу, и над пределом собственного крика слышу за своей спиной звон браслетов, который становится всё громче и громче, — она бежит за мной вниз по пологому холму до конца тропинки и дальше, через мост, на шоссе, где поток машин с горящими фарами движется со скоростью шестьдесят миль в час.
И тут, где-то сзади, я слышу, как по дорожному покрытию визгливо чиркают шины; затем всё стихает, и вдруг я понимаю, что браслеты за моей спиной больше не звенят.
Бедная мама.
Если б только она прожила чуть подольше!
Я признаю, что она жутко испугала меня этими кроликами, но в этом не было её вины, тем более что между мной и ею постоянно происходили странные вещи. Сейчас я отношусь к ним, как к методам жёсткого воспитания, которые, как бы то ни было, принесли мне больше пользы, чем вреда. И проживи она достаточно долго, чтобы завершить моё образование, я уверен, что у меня не было бы тех проблем, о которых я говорил вам несколько минут назад.
И, пожалуй, хватит об этом. Я не собирался рассказывать о своей маме. Она не имеет никакого отношения к тому, о чём я завёл разговор. Больше я не буду о ней вспоминать.
Я говорил вам о старых девах в моём приходе. Гадкое это сочетание, не правда ли, — старая дева? Воображение сразу рисует либо тощую старую курицу со сморщенным ртом, либо огромного неотёсанного монстра в брюках для верховой езды, орущего в доме на всех и вся. Но эти были иного склада. Они представляли собой группу ухоженных, здоровых, хорошо сложённых женщин, большинство из которых были прекрасно воспитаны и на удивление богаты, и я уверен, что любой нормальный холостяк был бы счастлив попасть в их окружение.
Вначале, когда я только принял приход, всё было не так уж плохо. В качестве защиты мне служили мой сан и одежда священника. К тому же я и сам усвоил прохладную манеру, исполненную достоинства, рассчитанную на отпор фамильярности. Таким образом, в течение нескольких месяцев я совершенно свободно вращался среди моих прихожанок, и ни одна из них не позволяла себе взять меня под руку на благотворительной ярмарке или коснуться моих пальцев, передавая графинчик с уксусом во время ужина. Я был просто счастлив. Мне было хорошо, как никогда. У меня даже начала исчезать нервная привычка щёлкать пальцем по мочке уха, когда говорю.
Это время я называю своим первым периодом, который продлился примерно шесть месяцев. Затем настали чёрные времена.
Я думаю, мне следовало бы знать, что нормальный мужчина вроде меня не может бесконечно избегать недоразумений, всего лишь сохраняя дистанцию между собой и женщинами. Это просто не срабатывает. А то и вообще даёт противоположный эффект.
Я замечал, как они, за партией виста, глазеют на моё публичное уединение, кивают, облизывают губы, затягиваются сигаретами и перешёптываются, плетя свои интриги. Иногда до меня долетали обрывки их разговоров: «До чего ж он застенчив… немного нервничает, не так ли… слишком напрягается… ему необходимо дружеское участие… ому нужно расслабиться… мы должны научить его разряжаться…» И затем осторожно, измеряя шаги, они начали подкрадываться ко мне. Я знал, что они это делают. Я чувствовал это, хотя поначалу он, не предпринимали ничего определённого, чтобы не рыдать себя.
