Рыба - любовь - страница 25

. Я закатывала ему сцены, угрожала, я ведь такая, по любому пустяку хватаюсь за револьвер… Потом я узнала, что, возвращаясь в пансион, Жанна всю неделю болеет и пытается это скрыть. Ее тошнит, она ничего не ест, ждет воскресенья и представляет, что ее отец валяется на кухне в луже крови. Если бы она знала, бедняжка, что он умрет в своей постели от испанки! Ну, а когда приезжала домой, снова объедалась лангустами до отвала, у — нее начинался понос, и пошло, поехало. В семнадцать лет она вышла замуж за первого встречного. За каменщика, и это при том, что была хороша собой и не бесприданница: тут и наше кабаре, и ренты отца… Но вообще-то ее муж оказался неплохим человеком. В свадебное путешествие они поехали в Париж, на Всемирную выставку, и когда катались на колесе обозрения, начался пожар. Муж вынес ее на руках через огонь, ступая по лежащим на земле людям. Настоящий герой. Ушел на фронт и погиб. Она родила, когда Рубе бомбили. Не раз она пыталась устроить свою жизнь, но попадались одни вертопрахи — от таких чего ждать? К счастью, я всегда была рядом. А там и жизнь прошла, я не виновата. Остался один профессор. И я стала у него лечиться, чтобы он мог приходить к нам, когда захочет.

Она прислушалась и снова заговорила, тем временем вошла Жанна с подносом.

— Моего первого мужа звали Жюль. Он явился к нам с роскошными костюмами, гетрами и шляпами. Я-то только и делала, что вкалывала, да еще бессонные ночи на рынке, парни, которые так и норовят облапать. А Жюль, он за мной ухаживал. Я тогда как раз купила кабаре и мало что понимала в жизни…

Жанна поставила поднос посреди стола и стала накладывать мне еду. Она приготовила блинчики с мясом, потофе[12] и сладкие пирожки, которые пока не подала, но предупредила, чтобы я оставил для них место.

— Мы прожили вместе шесть лет, я чувствовала себя счастливой, он же у меня первый был, не с кем сравнивать. Он болел туберкулезом, я лечила его. Он ничего не делал, только советы мне давал, одет был всегда с иголочки. Вот, посоветовал в парке напротив кабаре открыть ларек с жареной картошкой и напитками и определить туда продавщицей его так называемую кузину. Когда он умер, я ни слезинки не проронила, а сама от горя готова была в петлю лезть. Памятник ему на могиле поставила, второго такого на кладбище в Рубе не было, из черного мрамора с мраморными ангелами в человеческий рост. После похорон, вечером выставила за дверь всех, кто пришел ко мне с соболезнованиями, и осталась одна в его комнате, среди его вещей. Тут и нашла письма. Две связки. В одной — мои, во второй — от «кузины». И вот что она ему писала: «Любовь моя, какую славную шутку мы сыграли с Астрид…» Было это зимой. Пять градусов мороза. Темно. Я взяла кувалду и пошла на кладбище. Сбила с ворот замок и расколотила все, что там было: памятник, ангелов, кресты. Вернулась домой и упала на пол. Летаргия. На следующий день люди, видя, что дом закрыт, решили, что я уехала к братьям, как собиралась. Три дня прошло, почтальон мимо шел и услышал, что в доме скулит моя собачонка. Маленький шпиц, ну просто игрушечный — Жюль подарил. Сломали дверь и нашли меня без чувств на полу. А собачонка легла прямо мне на сердце. Врачи сказали, что только благодаря ей я и выжила. Ну, а потом меня стали лечить… Но врачи долго бились, я каждую неделю опять в летаргический сон впадала. В конце концов Дрейфусс меня загипнотизировал, чтобы все это прекратилось.

Она на ощупь нашла на столе буханку хлеба, прижала к груди и отрезала ломоть.

— Ешьте, пока не остыло, — шепнула мне Жанна.

Пока мы ели, Астрид все говорила, говорила, — со страстью, взахлеб, словно, рассказав о своей жизни, она надеялась покончить с ней, забыть о своих битвах и скандалах. Я представлял себе, как эта великанша перелистывает свое прошлое, хватает в охапку медлительных старушек, чтобы устранить их со своего пути, бросается в погоню за битником — она называла его «ситником» — который выдернул у нее из уха сережку, и лупит его своей сумкой. Жанна смотрела на меня одобрительно, с умилением, спрашивала, вкусно ли. Я ел все подряд, старался ей угодить и выстоять под градом воспоминаний.