Двери закрылись, поезд тронулся, проехал несколько ярдов и резко затормозил. Пришел и ушел «северный» поезд. За то время, пока мы стояли, в метро спустились новые люди, в том числе и те, кто хотел ехать на юг; они смотрели на наши окна. И вот тогда я увидела его, второго мужчину. Всего десять дней назад я говорила полицейским, что не смогу узнать его, и сама верила в это. Может, это был и не он. Он опустил голову, углубившись в чтение «Сан». Может, голые титьки на третьей странице так увлекут его, что он меня не заметит.
Двери по-прежнему были закрыты, и в вагоне становилось душно. Рассел задумчиво поглядел на меня.
Я никак не могла отвести глаза от этого мужчины, будто ждала, что он меня обнаружит.
Двери приоткрылись на несколько дюймов, и некоторые тут же попытались просунуть внутрь руки, быстро убирая пальцы, когда двери снова захлопнулись. Он, впрочем, не делал попыток присоединиться к прочим нетерпеливым. Он ждал, с холодным спокойствием. Но шум, вероятно, заставил его поднять голову.
Я не смогла перевести взгляд достаточно быстро.
Нас разделяли около шести футов и пара стеклянных дверей. Может, все обойдется, думала я. Он не вспомнит меня сейчас.
Двери снова открылись. Рассел залаял и попытался рвануться к выходу.
Мужчина все понял. Я ясно читала на его лице: собака, девушка, дом.
Он сунул руку в дверь, когда та снова начала закрываться. И выдернул пальцы так же, как и окружавшие его люди. Уже не так спокойно, впрочем. Но пока поезд отъезжал от станции, он не сводил с меня глаз.
Добравшись домой, я первым же делом позвонила в полицию.
— Он следовал за вами? — спросил меня усталый голос.
— Нет, говорю же. Он пытался, но…
— Но дверь защемила ему пальцы. Мм… Он угрожал?
— Да нет же, повторяю, он…
— Он смотрел на вас.
Я услышала, как в трубке кто-то крикнул: «„Северная" линия? Да он, наверно, хотел занять ее место».
— Да. — С каждым вопросом и ответом мой голос становился все слабее. — Но я уверена — то есть я знаю, что он узнал меня.
— С чего вы это взяли?
— По тому, как он… — Я умолкла.
— Смотрел на вас. А вы с самого убийства не видели его поблизости от своего дома.
— Нет, но он же тогда не думал, что я его узнаю.
— Объясните-ка мне, а почему он думает так сейчас? Или откуда вы знаете, что это тот самый парень, учитывая, что вы видели его несколько месяцев назад? К тому же ночью, и на следующее утро не могли вспомнить, как он выглядит.
— Моя собака.
— Ваша собака залаяла на него. Собака породы джек-рассел-терьер. А раньше он, значит, никогда не лаял на незнакомцев?
— Ну, э-э, нет.
Я так и видела, как они говорят между собой: «Дамочка со странными фотографиями».
— Что мы, по-вашему, должны сделать?
Тут он был прав.
Мы с Расселом пошли на ночь к Толсте, накормившему нас колбасками с черной фасолью и чили. На следующий день из департамента уголовного розыска пришел очень недоверчивый следователь, чтобы выяснить все в подробностях. После его ухода я спустилась в подвал и принялась уничтожать свои «странные» фотографии Салли, сгребая в стопку столько снимков, сколько можно было разрезать зараз ее большими садовыми ножницами. Когда я расчленяла вторую пачку, ножницы выскользнули и срезали кончик большого пальца моей левой руки. Я уставилась на маленький полумесяц кожи, лежавший на полу, — кусочек меня, больше мне не принадлежавший. В эту секунду кто-то зазвонил в дверь, и, чувствуя головокружение, я обернула палец тряпкой и пошла открывать.
Ник изумленно смотрел на кровь, стекавшую по руке прямо мне на блузку.
— Бог мой, Клер! Что случилось?
— Ты знаешь, как остановить кровь? — тупо сказала я и протянула ему свою окровавленную руку, растопырив пальцы, словно собираясь надеть перчатку.
Не говоря ни слова, он обнял меня и прижал мою голову к своему плечу здоровой рукой. Я спрятала лицо на его груди, вдыхая запах крахмала, с которым дедушка Ника гладил его рубашки, и соленый запах пота самого Ника. Он сунул мне в руку хлопчатобумажный носовой платок, но я никак не могла заплакать, хотя слезы душили меня, в горле образовался комок, а плечи вздрагивали. Дождавшись, пока мои сухие рыдания утихнут, Ник провел меня через сад на кухню своего дедушки, где они вдвоем промыли и перебинтовали мне руку. Меня напоили сладким молочным чаем, пахнувшим кардамоном, и, несмотря на все мои протесты, уложили на колючем зеленом нейлоновом диване, накрыв индийской шерстяной шалью. Когда я выразила беспокойство о Расселе, мистер Банерджи сказал: «Я пошлю Никхила» — и снова велел мне лечь. Я провалилась в глубокий сон, и это была моя первая безмятежная ночь за несколько недель.
