— Кто стал бы наследником, если бы у моего отца не оказалось дочери? Папа?
Он ответил после небольшой паузы:
— Боюсь, я не вправе сообщить вам это.
Чтобы восполнить упущение, он выложил на стол, разделявший нас, несколько свежих фотографий. Единственное, о чем они свидетельствовали, — что мой кусок Эдема окружен самыми жестокими кварталами города.
— Первое здание было построено в конце семнадцатого — начале восемнадцатого века, — продолжал Баррет. — Айронстоуны купили его и превратили в куда более внушительный дом, формирующий центральную часть — вашу часть — современного массива. — Он пальцем очертил контур готического сооружения. — В конце тысяча восемьсот восьмидесятых недвижимость перешла к Магде Айронстоун, которая пристроила к приютам довольно изящные веранды. Как видно на плане, все приюты построены вплотную друг к другу, образуя линию в форме буквы «U», которая смотрит на центральный сад позади дома. Вернее, должна была смотреть, но незадолго до того, как начали опись старинных домов, была построена вот эта внутренняя стена, благодаря которой у каждого из домов, за исключением вашего, появился свой маленький сад. У вас, впрочем, все еще остается примерно пол-акра собственной земли. Сад мисс Айронстоун несколько запустила, но одна из молодых жиличек, Салли Риверс, взялась за ним ухаживать. Отец Салли, Дерек, — сторож, присматривающий за поместьем. Его семья живет здесь уже несколько поколений.
Затем он упомянул о запутанных юридических последствиях, о том, как сложно было со мной связаться, и так далее. Из всей его речи я уловила только то, что этот дом, похожий на замок, и сад размером с маленький парк будут моими, стоит мне только пожелать. Все, что от меня требовалось, — жить там. С какой стати мне было уезжать? Клер Флитвуд, наследница — мысленно произнесла я. Папа обделался бы, если б меня услышал.
Баррет передал мне ксерокопии некоторых оригинальных документов, хранившихся в его фирме; одним из них было генеалогическое древо Айронстоунов. Интересно, не отсюда ли вел свое происхождение потрепанный сундук с одеждой, принадлежавший отцу; он оставил его у нас, когда уехал. Мамин гардероб тоже хранился там, и в детстве мы с братом наделили этот чемодан всей нашей выдуманной историей — всей нашей безродностью и незадачливостью. Мы примеряли туфли на платформе, обитые серебряной парчой, фетровую ковбойскую шляпу и пояс из кожи гремучей змеи — на нем, в том месте, куда попала убившая змею пуля, еще виднелась дырочка. Мы облачались в остатки этих неприкаянных жизней и воображали себе кузенов, вихлявших бедрами под блеяние саксофона, принадлежавшего веку, который захирел раньше, чем они. Зарывшись носом в куртку из овечьей шкуры, можно было почуять запах навоза дикого пони и дым костра. А какая-нибудь современница короля Эдуарда, крупная и обрюзгшая, наверно, сумела завлечь мужа обратно в постель, прикрыв свои пышные изгибы этой шелковой сорочкой цвета морских ракушек.
Здоровенный сундук, полный вымышленных связей и отношений, проделавший со мной весь путь из Штатов, приравнивался теперь к маленькой бумажке с родословной Айронстоунов — истинной историей, отринутой отцом. Просматривая ее, я ощутила странное чувство узнавания — считайте это дежа вю, ложной памятью, которую, как я слышала, можно объяснить научным образом: работа двух полушарий мозга временно рассогласовывается, и одна часть получает входящую информацию на долю секунды позже другой. У меня на этот счет есть собственная теория: это все та же старая ярмарочная мертвая петля, двойная спираль, уходящий в крутое пике генный вагончик, сокращающий пропасть между прошлым и настоящим. Его пассажиры могут слышать крики друг друга, но никогда не соприкоснутся.
Наши гены обладают долгой памятью — раз так, почему бы некоторым эпизодам не заговорить с нами знакомыми голосами? Хорошо, может, не голосами — средневековое словечко, пусть это будут частичные наложения нашей генетической памяти. Многие вещи, до сих пор необъяснимые, обязаны своим появлением генам. Например, мама всегда утверждала, что знает, когда Робин собирается позвонить. Долгое время я приписывала это периодическим приходам от ЛСД. Недавно я пересмотрела свое мнение. Отчего же не существовать вещам, которые нам известны не потому, что мы слышали или читали о них? Воспоминаниям, которые являются частью нас, которые даны нам от рождения, — так же, как дается нам талант музыканта или игрока в гольф?
