— Лошадь сначала напою.
— Она же взмыленная.
— Вот поэтому и напою.
— Теперь ясно, кто Селиваниху запалил, — сказал Коля.
— Да, — покачал головой Алексей Петрович, — в теории вы совсем слабы. Любить лошадей — это, конечно, похвально. Но что это за любовь к животным, если она только вредит им. — И он посмотрел на нас, будто спрашивая: что же мне теперь с вами делать?
Мы молча разглядывали землю под ногами. Сто раз уже нас разбирали, но так стыдно еще не было.
— Ребята, — сказал Алексей Петрович, — а что, если мы примем Костю, Вадика и Гену в наш ЮК?
— Чтобы они и моего Рыжку запалили? — возмутился самый маленький пацанчик.
— Для того как раз и примем, чтобы они научились правильно ухаживать за лошадьми. Вот ты, Дима, возьмешь шефство над Вадиком, Косте может помочь в этом деле Коля, если, конечно, хочет. Гене — Витя.
— Нам не жалко, — сказал Витек, — только намаемся с ними: они устав не будут выполнять.
— Почему не будут, он же справедливый! — сказал Дима. — Ведь будете?
— А что такое ЮК? — спросил Вадик.
— Эх вы, — вздохнул Коля, — догадаться не можете: Юная Конармия, вот что. — И он показал самодельный значок, который был приколот у него на груди: голова лошади и две буквы «Ю» и «К». Такие же значки были у каждого из ребят.
К конюшне подъехал стог сена. Такой он был большой, что лошади и тем более сидевших на нем рыжего Шуры и его двоюродного братишки Вовки почти не было видно. Ребята сразу потеряли к нам интерес, побежали разгружать сено. Остался только Витек, но и он, постояв минут пять, посмотрев на свои электронные с синим циферблатом часы, буркнул, что ему пора молоко в садик везти, и пошел запрягать Карьку. Мы с Алексеем Петровичем вернулись в штаб, чтобы теперь уже неторопливо все там разглядеть. Стены штаба почти сплошь были оклеены листами ватмана с нарисованными на них лошадьми всяких пород, сбруей, коляской и всего такого. Нарисовано все было, может, и не особенно хорошо, но со старанием, даже гвоздики на подметке сапога наездника видны.
— Ну как, нравится здесь? — спросил Алексей Петрович.
— Ничего, — ответил я.
— Тогда приходите завтра.
— Посмотрим, может, придем, — сказал Генка.
— Придем, — сказал Вадик.
И пришли. Хорошо, конечно, сделали, что пришли. С того самого дня, когда мы, отчеканивая каждое слово, прочитали слова устава юконовцев и поклялись быть верным ему, для нас началась совсем другая жизнь. Почти целый месяц мы учились ухаживать за лошадьми, ездить на них. И вот наконец долгожданные учения.
Мы выстроились в шеренгу, держа под уздцы оседланных лошадей. У каждого из нас — у меня, у Вадика, у Генки — блестели на груди юконовские значки.
— Конармейцы! — обратился к нам Алексей Петрович. — Сегодня у вас непростая боевая задача.
«Ну как?» — подмигнул я Вадику.
«Ничего особенного, — подмигнул он мне. — Будни красных разведчиков…»
— Вы пойдете в разведку, — продолжал Алексей Петрович. — Будете брать «языка». Детали узнаете по ходу дела. Для начала же разделимся на две группы. В одной будет десять человек, в другой — всего двое. И еще один связной, связным назначаю Диму. Группа из двух человек будет обозначать противника. Ну, кто у нас будет условным противником?
Все молчали. Противником, пусть даже условным, никто не хотел быть. Тогда мы кинули жребий. Не повезло Вадику и Коле. Пошептавшись с Алексеем Петровичем, они исчезли.
Мы взлетели в седла и поскакали. Остался с Алексеем Петровичем только связной Дима.
Раньше я никогда не бывал в этих местах. Мы ехали по полю. Трава била по ногам, скользила по лошадиному брюху. Она была высокая, идти пешком — с головой спрячет. Она колыхалась от свежего ветра, как море, золотисто-желтое, зеленое море… Ехать бы так долго-долго. Ни о чем не думать. Просто ехать, и все.
Ехали шагом. Я замыкал колонну. Я даже немного отстал от всех, потому что задумался. Точнее (так сказала бы Анна Георгиевна о каком-нибудь великом писателе), я «вынашивал идею» — решал, что сделать с коварным генералом Гнилозубом.
«Нас пытали, но мы не сказали ни слова. Тогда нас бросили в погреб. Тяжелая, мореного дуба крышка захлопнулась — мы оказались в кромешной тьме. Спасения ждать было неоткуда. Казалось, часы наши были сочтены.
