— Что, в кого-то другого?
— В воздух.
— И что же?
— Иду из города, слышу выстрел, подошел: пацаны из обреза палят, лет по пятнадцать им, не больше. Думаю, перестреляют друг друга… Так вот они, чтобы не лез не в свое дело, и накостыляли… странно, откуда это у них… ногами.
— А… — врачу будто сразу стало скучно. — Ничего, — вроде спохватился он, — все равно хорошо, что позвонили.
— Настоящие парни, — сказал Алексей Петрович.
— Тс-с, не разговаривайте, — приказал ему врач, точно не он сам задавал всякие вопросы, без которых спокойненько можно было бы обойтись.
Алексея Петровича устроили на лежаке. «Волга» уехала, и тогда только я перестал всхлипывать.
— А куда ты Карьку дел? — спросил меня Генка.
— А ваши лошади где?
— Отпустили.
Тогда я сказал, что Карьку заперли в пустой гараж.
— Будет нечестно, если мы его там оставим, поехали выручать.
— Нет, — сказал Вадик, — мне домой пора.
— А ты, Муха, как?
— Мне все равно, как вы, так и я.
Мне было на самом деле все равно, потому что в тот момент я не помнил про двадцать копеек. Мы оказались у гаража, за дверью которого томился Карька.
— Парни, — сказал Генка, — надо провернуть одну операцию.
— Какую опять операцию? — фыркнул Вадик.
— Вы подождите меня здесь, я мигом… — не дожидаясь нашего согласия, Генка исчез.
Целый час или даже больше мы ждали его, ругая на чем свет стоит.
Наконец мы услышали мерное позвякивание, будто кто камешком в консервной банке брякал, и увидели Генку, который тащил за веревку корову.
Корова как корова: хвост, четыре ноги с копытами, только вместо двух рогов — один, к нему-то и была привязана веревка. Шла корова неохотно, головой мотала.
— Где ты ее взял? — спросил Вадик.
— Да паслась.
— Зачем нам корова? — сказал я.
— Сейчас узнаете. Открывайте.
Вадик поковырял гвоздиком в замке — и дверь гаража открылась. Оттуда вышел Карька, живой и невредимый, только самую малость бензином пахнул. Генка потянул корову в гараж, в освободившееся от Карьки место. Тут мы поняли идею и согласились, что не зря он целый час убил. Однако животное попалось на редкость вредное: уперлось передними копытами в деревянный настил — и ни с места. Сначала мы втроем тянули за веревку, но у Вадика возникло опасение, не обломится ли рог, потом Варламов — за веревку, а мы — сзади. Но легче, наверное, было стронуть с места застрявший в грязи грузовик, чем эту корову. Когда у нас уже не оставалось ни капельки сил, когда мы уже решили плюнуть на Генкину идею как на неосуществимую, Вадик с досады, конечно, хлопнул корову по костлявому боку, а та, словно этого и дожидалась, вошла в гараж, при этом, правда, мотнула хвостом и угодила мокрой кисточкой точно мне в глаз. Вадик и Генка схватились за животы — и ну хохотать. Тоже мне, нашли юмор.
Едва мы успели прикрыть дверь и затащить Карьку за гараж — уже подкатывал колхозный «уазик». Бежать было поздно. Мы стояли, прижавшись к стене, зажимая Карьке ноздри, чтобы случайно не фыркнул, и слышали, как приехавшие ругались: «Лошадь? Да какая же это лошадь?» — «А кто же это, по-твоему?» — «Корова, известное дело!» — «Точно, корова! Розыгрыш! Хорошенькое дело, мать их так! Среди ночи!.. Ну, Баранов, ты у меня ответишь, в райкоме ответишь!» — «Вроде лошадь фыркала. Но раз корова, возьмем корову: наша ведь!» — «Почем знаешь, что наша? Ты что, всех их в лицо помнишь?»
Мы доставили Карьку в конюшню и только после этого пошли домой. Уже светало. Серые стены нашего дома будто перекрасили. Они стали розовыми от мутного, словно плохо выспавшегося, солнца.
Со стороны скамьи, что стояла в кустах акации, слышались треньканье гитары, чей-то смех, хриплый голос Крота.
Прежде чем идти домой, я подождал, пока Вадик поднимется к себе. Через две-три минуты форточка на кухне Ереминых отворилась и оттуда вылетела булка хлеба.
Она попала точно мне в руки.
С хлебом под мышкой я доковылял до двери. Открыла мама. Никто не спал. Ждали меня.
— На кого ты похож? — всплеснула руками мама.
— Мы обзвонили все больницы, — тихо сказал папа.
— Вот хлеб… я потом все объясню, — пробормотал я. И, добравшись до кровати, тут же уснул.
