— Ой, что вы! Мне даже неизвестен адрес этого человека.
Эдик смотрит мне в глаза и говорит неправду. Сын не только знал, где жил и где работал его отец, он часто ходил к отцу в гости, ел-пил у него, играл в шахматы. Сын все эти годы гулял в костюмах отца, а фамилию носил по-прежнему бабушкину. Таким бы отцом, как у Эдика, только гордиться. Но как сделать это? Пойти в институт и рассказать о неточных записях в паспорте? А вдруг это повлияет на получение перспективной должности? И Эдик продолжает отмежевываться от того, кого любит.
— С отцом связи не имею. Адреса не знаю.
— Карьерист. Препротивная личность, — говорят про Эдика члены комитета.
Членам комитета взять бы и выставить эту личность;в комсомола, а они проявили слабость, разжалобились.
Жалеть нужно не "маминого мальчика", а комсомол. "Мамин мальчик" — человек неверный, ненадежный. Ради карьеры он с легким сердцем отрекся от отца, жены, от родных детей. Он может отречься и от самого комсомола. И все под тем же предлогом: на всякий случай… А вдруг…
1958 г.
Федор Филиппович Сырцов не был в родном селе больше тридцати лет. Ему бы по приезде пройтись по знакомой улице, навестить родных, а он прямо со станции рысью в сельсовет.
— Я к вам с жалобой.
— А именно?
— На детей своих. Не уважают они старика-отца.
— А кто из детей вас обидел?
— Ну, этот, как его… Алексей. Писем он мне не пишет, алиментов не платит.
— Алексею трудно писать вам письма.
— Почему?
— Алексей погиб в первые дни войны. Разве вы не знали об этом?
— Нет, не знал, — отвечает отец и замолкает.
Но заминка продолжается недолго. Федор Филиппович с помощью большого синего платка звучно прочищает нос и говорит:
— Ну, раз нельзя взыскать деньги с Алексея, помогите мне учинить иск Михаилу.
— Михаил… Михаил… — шепчет работник сельсовета, перелистывая книгу жителей села. — Простите, а у вас разве есть сын Михаил?
— Как же, ищите лучше. Должен быть.
— Вы его давно видели?
— Не то в двадцатом году, не то в двадцать первом. Как сейчас помню, лежал он тогда в люльке и сучил ножками. Теперь Михаил, поди, и в люди вышел и зарабатывает немало, так что пусть платит отцу, не скупится.
— Михаил, Михаил… — продолжает шептать работник сельсовета; наконец он находит то, что искал, и с возмущением говорит:
— Так ведь вашего Михаила давно нет в живых.
— Как, и он умер? Когда?
— В 1922 году. Трех лет от роду.
Люди, зашедшие в сельсовет, начинают негодовать на отца, который не знает, кто из его детей жив, а кто — нет. А отцу хоть бы что. Отец упрямо идет к своей цели.
— Кроме сыновей, — говорит он, — тридцать лет назад мною были оставлены в вашем селе дочки.
— Ну, а дочек вы хоть знаете, помните?
— А как же!
— А если бы мы попросили вас сейчас опознать их, вы опознали бы?
Федор Филиппович протрубил в большой синий платок во второй раз и огляделся вокруг: "А что, от них, сельсоветчиков, можно ждать любой каверзы. А вдруг они и в самом деле пригласили на очную ставку с отцом какую-нибудь из дочерей. Женщин в сельсовете набилось много, а которая из них дочь, попробуй опознай.
Постойте, а та, что стоит у двери? Ну, конечно, это его старшая. Только как ее зовут? Вот ведь память.
Федор Филиппович закрывает глаза, думает и наконец обрадованно говорит:
— Тася, Тасенька… — и тут же поправляется: — Нет, Тася — это не дочь, а буфетчица.
— Какая буфетчица?
— Да из столовой. Вот такая же черненькая. Жили мы с ней не то год, не то два вместе…
В сельсовете раздается новый взрыв негодования. Кажется, еще немного, и женщины вцепятся в бороду отцу-греховоднику. Федор Филиппович забился в самый угол комнаты и оправдывается как может.
— Так все эти амуры были давно, в молодости, — говорит он. — А сейчас разве мне до буфетчиц? Я старый, одинокий…
Но Федору Филипповичу трудно найти сочувствие среди односельчан. Тридцать лет не такой срок, чтобы люди забыли о его подлости. А бежал Федор Филиппович из родного села и в самом деле по-воровски. Он бросил без помощи больную, умирающую жену с девятью ребятами. Сбежал, забрав все ценные вещи, и за прошедшие тридцать лет так ни разу и не поинтересовался, кто и где похоронил его жену, как жили, росли его дети, чем они питались, как учились, кем выросли. Отцу все эти годы было некогда. Отец путешествовал, бражничал. Спекулировал то зерном, то мануфактурой. В каждом новом городе он заводил новую семью. Поживет, наплодит детей — и дальше. Первую жену он бросил с девятью ребятами, вторую — с четырьмя, третью — с двумя, четвертую — еще с двумя…
