Карелла кивнул, а в свою трубку сказал:
— Значит, все, кроме одного, сидят до сих пор, так?
— Так, — подтвердил Симмонс.
— А что известно о том, кого выпустили?
— Его зовут Фрэнки Пирс. Отсидел пять лет в Кастельвью, вышел в ноябре прошлого года, взят на поруки.
— За что он сидел?
— За квартирную кражу.
— Это его первый арест?
— Лет в пятнадцать он был членом одной уличной банды, и его пару раз задерживали, но это все
— А оружием он не баловался?
— Один раз попался с самодельным пистолетом. Хотели его посадить за нарушение закона Салливана, но адвокат его вытащил, и он отделался условным приговором.
— Вы сказали, его выпустили в ноябре?
— Да.
— Где он сейчас живет?
— В Айсоле Хортон-стрит, 371. Это в двух шагах от Калм-Пойнтского моста.
— Кто его участковый?
— Маклафлин. Знаете такого?
— Кажется, да. И как себя ведет этот Фрэнки?
— С тех пор, как вышел, вроде бы тихо. Хотя мне кажется, рано или поздно снова возьмется за старое. Они все так кончают, верно?
— Иногда.
— А у вас там что, какие-то квартирные кражи?
— Нет, убийство.
— Да? Ну и как, дело продвигается?
— Пока довольно туго.
t— Подождите, пусть пройдет время. В таких делах торопиться ни к чему, верно?
— Не- всегда, — сказал Карелла. — Ну ладно, Симмонс, большое спасибо.
— Не за что, — ответил тот и повесил трубку.
— Карелла сразу нажал на кнопку и переключился на другую линию.
— Алло?
— Это Карелла?
— Да.
— Это Маннхейм из Сто четвертого.
— Привет, Маннхейм, как дела?
^Отлично, просто отлично. Слушай, это не ты ведешь дело о снайпере?
— Я. А что, у тебя есть что-нибудь новенькое?
— Угадал.
— Тогда выкладывай.
— Еще один покойник.
Роза Палумбо и без того очень плохо говорила по-английски, а когда Карелла приехал в ее старенький каркасный домик в Риверхеде, она находилась практически в невменяемом состоянии и без конца твердила что-то насчет "скрытия". Он ничего не понял, пока Ричард, один из ее сыновей, не объяснил, что она не хочет вскрытия тела ее мужа. Карелла по-английски попытался убедить ее, что полиции необходимо установить причину смерти Сэла Палумбо, но. Роза между рыданиями и судорожными всхлипами продолжала твердить свое, пока наконец Карелла не встряхнул ее за плечи.
— Как вам не стыдно, синьора! — крикнул он по-итальянски. — Не распускайтесь!
— Какой кошмар… — простонала Роза. — Мне даже представить страшно, что его будут резать. Зачем это нужно?
— Потому что его убили, — объяснил Карелла. — И нам нужно знать, как это произошло.
— Но зачем резать мертвого?
— У него внутри застряла пуля. Ее надо извлечь и отправить на исследование. Понимаете?.
— Это грех — калечить мертвого!
— Убивать людей — еще больший грех.
— Что она говорит? — спросил Мейер.
— Не хочет вскрытия.
— Скажи ей, что ее согласия нам и не требуется.
— Что это даст? Она сошла с ума от горя. — Он повернулся к женщине. — Синьора, нам необходимо установить калибр пули, которая его убила. А пуля эта у него внутри, понимаете? А нам надо знать ее калибр.
— Да-да, понимаю.
— Большое вам спасибо. Крепитесь, синьора. — Карелла похлопал ее по плечу и повернулся к Ричарду — высокому широкоплечему мужчине лет тридцати с тонкой талией танцора. — Если позволите, мистер Палумбо, я хотел бы задать вам несколько вопросов.
— Вы должны простить мою мать, — сказал Ричард. — Она не очень хорошо говорит по-английски.
— Ничего страшного.
— Вот отец… тот знал язык отлично, хотя, когда мы сюда приехали, он ни слова не знал по-английски. Но мать… — Ричард покачал головой. — По-моему, ей всегда казалось, что Америка — это что-то временное, так, остановка в пути. Мне кажется, она надеялась когда-нибудь вернуться в Италию. Но не отец, это я точно знаю. Для него это было дело решенное. Он нашел свое настоящее место в жизни и языком занимался всерьез. И ведь выучил, у него был легкий акцент, да и то не слишком заметный. Он был мужчина что надо.
Ричард произнес все это, отрешенно уставившись в какую-то точку за спиной Кареллы п выговаривая слова так, словно читал молитву над открытой могилой Палумбо. В его глазах не было слез, но лицо побледнело.
— Всю жизнь он вкалывал, — сказал Ричард. — Когда мы сюда приехали, я был совсем мальчишкой. Давным-давно это было, в тридцать восьмом. Мне было восемь, брату — три. Нам нечего было есть, понимаете? И отец вкалывал в доках как лошадь. Вы бы видели его тогда — кожа да кости. Это уж потом он накачал мышцы… Да, отец был сильным человеком, — он повернулся к фотографии Палумбо, стоявшей на каменной полке в гостиной. — Он сделал все это сам из ничего, своими руками — дом, магазин… Копил деньги, учил английский, потом купил тележку. И как в Неаполе, он таскался с этой проклятой тележкой, приходил домой, под ночь, усталый как черт. Помню, он покрикивал на меня, а однажды даже ударил, не потому, что был злым, просто он тогда чертовски устал. Но ведь он добился своего, а? Открыл собственный магазин, так ведь? И он никогда не жульничал. Он был честным человеком.
