– Как звали этого человека? – спросил я, не оборачиваясь и продолжая рассматривать знакомые черты лица.
– Я понимаю ваше удивление. Его звали тоже Сергей. Он был нашим сотрудником, работал в аппарате партии.
– Поразительное сходство.
– И он тоже писал стихи. Внешне его можно было принять за близнеца. И он боготворил великого поэта.
– Похож… Но слишком вошел в образ. В петлю зачем же лезть!
Я вспомнил, что после самоубийства поэта Сергея Есенина девяносто лет назад, за ним в петлю полезли десятки его почитателей, как бы их сегодня назвали, «фанатов». Возможно, и этот был из тех же, только очень и очень запоздалый. И внешне неотличимый.
– Похоже на самоубийство, – сказал я, так и не повернувшись к Фомину.
– Следователь сказал мне то же самое.
– Вы думаете иначе?
– Я хотел бы услышать сначала ваше квалифицированное мнение.
– Когда его нашли?
– Утром. Нашли сотрудники. Висел на крюке от люстры. На этом кабеле. Следователь сказал, что по всем признакам, он провисел здесь всю ночь.
– Тело сняли следователи?
– Да. Но я сделал утром несколько фотоснимков перед этим. Взгляните. – Он вынул из кармана маленькую цифровую камеру и протянул ее мне.
Один за другим я просмотрел внимательно все пять снимков, сделанных с разных сторон. Висящее на крюке худое тело, шея неестественно вытянута, глаза полуоткрыты. Я попробовал на этих снимках увеличить зумом изображение шеи. Затяжка петли могла что-нибудь прояснить. Чужая рука затягивает петлю резко и сильно, со злобой. Своя – всегда робко, страшась петли и боясь причинить лишнюю боль. Но все эти изображения были слишком мелкими, и зум только размазывал шею на мутные и бледные квадраты.
Но на одном из снимков был виден край окна. Стекло было темным, и был заметен отблеск от вспышки фотокамеры. В сентябре такое темное стекло могло быть не позднее семи утра. «Ранехонько они начинают трудиться в этой партии» – подумал тогда я.
– Хорошие фото. – сказал я и вернул камеру. – Что-нибудь еще?
– Вот нашли на его столе…
Фомин протянул мне лист бумаги. Это была обыкновенная принтерная распечатка. Но шрифт был выбран не стандартный, а наклонный, как бы рукописный. И всего две трочки:
Я ухожу из сентября
Лечу к Тебе, встречай меня.
Стишок, конечно, был в самую тему. Только было странно, что поэт последние в своей жизни строчки написал не своей рукой, а набрал на компьютере, да еще выбрал особый витиеватый шрифт. Но кто поймет этих поэтов…
– Анализ крови у него взяли?
– Зачем?
– На алкоголь, наркотики, сильно действующие снотворные.
– Не знаю… Я не видел.
Ничего больше на поверхности не было, поэтому я начал закругляться:
– Похоже на суицид.
– Я тоже так думаю. Он был неуравновешенный молодой человек. Очень хороший и очень неуравновешенный. Мы все скорбим.
– Родственников оповестили?
– У него нет родственников. Во всяком случае, мы ничего о них не знаем. И он был иностранцем.
– Что ж, очень жаль… Очень жаль этого Сережу. Мы с вами закончили?
– Еще нет… Я хотел бы просить вас поработать у нас пару недель. Как вы знаете, в разгаре предвыборная кампания. Нашу партию ждет успех на этих выборах, несомненный успех, но у нас много недоброжелателей…
– Я не выполняю охранных функций.
– Нет, нет, не нужно охранных… У нас есть дружинники, и наш спонсор предоставляет нам, когда это требуется, свою службу безопасности. Этого всего достаточно, нам не нужен еще один охранник.
– А кто вам нужен?
– Скажем так, аналитик опасных для нас ситуаций. Для работы лично со мной.
– Позвольте узнать вашу должность.
– Я Генеральный секретарь Коммунистической партии ленинцев. Единственной по-настоящему ленинской партии.
«Генеральный…Привелось же мне!» – подумал я. Но даже не очень удивился: лимит на удивления сегодня весь вышел. Фомин продолжал:
– … Наша партия на этих выборах не только войдет в Думу, она станет законной партией власти, весь наш народ встанет за нас, вся страна, – вы убедитесь в этом через неделю! Нынешняя оккупационная власть рухнет, как гнилое дерево…
«Ничего себе, – подумал я, – вот убежденность! Позавидовать можно. Неужели и этот Сережа был таким? Что же он повесился?». Но я прервал его пафосную речевку.
