Черный год выбрал для последнего отчаянного прыжка к власти князь Федор Ростиславич Ярославский. Наверно, потому выбрал, что сам был олицетворением черного зла и предательства. Прыгнул, как волк, и сломал себе шею, освободив Русь от князя-оборотня.
2
Князь Федор Ростиславич пришел в коренную Русь из Смоленска, поссорившись со старшим братом Глебом, который изобидел его — выделил в удел только малый городок Можайск.
Казалось, всем был наделен в избытке Федор: изощренным умом, смелостью, телесной силой, книжной мудростью. Был красив Федор броской красотой: сросшиеся на переносице густые брови, кудрявая бородка, прямой гордый нос, яркий румянец на смуглом, без морщин, пригожем лице, по-юношески порывистые движения. Добрый молодец из сказки, да и только!
Поездил, поездил Федор по княжеским дворам, горько жалуясь на братнину несправедливость, и осел в Ярославле. Вскоре женился он на княжне Марии, единственной наследнице покойного ярославского князя Константина Всеволодовича, и разделил с ней и вдовствующей княгиней Ксенией власть над древним русским городом.
Но и здесь не нашла покоя его мятежная душа. Не хватало Федору в Ярославском княжестве простора. Он люто завидовал всем: и старшему брату Глебу, княжившему в Смоленске; и другому брату — Михаилу, оставшемуся там соправителем; и великому князю Дмитрию; и даже удельным князьям, за которыми были хоть невеликие, но свои, кровные княженья, где властвовали они безраздельно. Завидовал и ненавидел, и сам был ненавидим, потому что ненависть может породить только ответную ненависть. Или страх. Но чтобы устрашать, князь Федор не имел достаточной силы.
Один друг-приятель был у Федора — городецкий князь Андрей, тоже завистник и лютый стяжатель чужих княжений. Но не подлинная дружба связывала их, а черная зависть к великому князю Дмитрию Александровичу.
В лето шесть тысяч семьсот восемьдесят пятое[118] умер Глеб Ростиславич Смоленский. Князь Федор с дружиной кинулся к смоленским рубежам — занимать освободившееся княженье, принадлежавшее ему по праву, как следующему по старшинству князю-Ростиславичу. Но смоляне будто позабыли, что Федор еще жив, отдали княженье его младшему брату Михаилу.
Через два года умер и Михаил. Казалось, не было больше преграды на пути к вожделенному смоленскому столу, но упрямые вечники решили иначе. Они не впустили князя Федора в город, согласившись лишь принять его наместника.
Это была не победа, а половина победы. Наместник Артемий сидел в Смоленске тихо, как мышь, посылал Федору тревожные грамотки: «Подрастает княжич Александр, племянник твой, и смоляне к нему сердцем тянутся. Не быть бы, княже, худу…»
А в Ярославле собственный сын подрастал — Михаил, и ярославские бояре к нему прислонялись, а не к Федору. Везде оказывался чужим князь Федор Ростиславич — и в Смоленске, и в Ярославле. Не обидно ли?
Друг-приятель Андрей Городецкий ничем не мог пособить. Сам был малосильным, еще только мечтал о великом княженье да строил козни против старшего брата, великого князя Дмитрия Александровича. Не до Федоровых невеселых забот было городецкому князю.
Не было у Федора опоры на Руси. Отторгала его родная земля, которую он не понимал и не любил. Не сыном Русской земли был князь Федор, а неблагодарным приемышем, неспособным на сыновью любовь.
Наступил день, когда Федор понял бесплодность своих усилий. Взгляды его обратились к Орде, где послушные битикчи по слову хана писали ярлыки на княженья и где кочевали по степям бесчисленные конные тумены, способные сокрушить любого соперника. И князь Федор Ростиславич отправился в Орду, оставив по себе еще одну недобрую память: он тайком увез серебряную казну, накопленную прежними ярославскими князьями.
Снова ожили честолюбивые надежды Федора — мало кого из русских князей приняли в Орде так хорошо, как его. Красота князя Федора уязвила сердце стареющей ханши Джикжек-хатунь, и ханша ввела приезжего князя в круг близких хану людей. Ханша даже пожелала выдать за Федора одну из своих дочерей, но он вежливо уклонился от такой чести. Смертным грехом считалась на Руси новая женитьба при живой жене, да и опасно было. Разрыв с княгиней Марией был равнозначен потере Ярославского княжества — ярославцы бы не простили…
