— Послов Батыевых провели через всю Рязань. Все воины, что в городе были, вдоль улиц встали. Чтоб видели послы — сильна земля войском! В гриднице встретил их Юрий Игоревич, сидя в золоченом княжеском кресле, как послов встречают. Но был князь в боевом доспехе, и бояре стояли в доспехах же. Это тоже со значением: пусть видят — и мир творить, и биться в Рязани готовы…
Остей Укович поинтересовался:
— А как послы ханские? Что говорили?
— Дерзкие послы! — нахмурился Андреан. — Вошли не поклонившись, шапок не сняли. Протопали грязными сапожищами по узорному ковру, наследили. Старуха в бубен ударила, голосила что-то, но толмачи не разобрали что. Бесноватая вроде. Потом другие послы вперед вышли, начали посольские речи говорить, но не по чину говорить, не по чести — позорно. А как перевел толмач бездельные речи их — обмерли все от гнева. Просили послы десятины во всем: в богатстве рязанском и в людях, чтоб рабами их стали. А князя Юрия Игоревича — в данники…
— Не бывать такому позору! — гневно поднялся из-за стола воевода. — Не было подобного срама на земле Русской!
— И князь Юрий Игоревич тако же мыслит. Но послам велел отвечать уклончиво, вежливо. Не по сердцу велел отвечать — по трезвому разуму. Пусть-де едут послы дальше, в стольный град Владимир, а он, рязанский князь, не может без великого князя владимирского такое большое дело решить. А к царю Батыге — сам видишь — пока что свое посольство послал с дарами великими.
— Мудро поступил князь, — одобрил Остей Укович. — Пока послы Батыевы во Владимир ездят, а наши сюда, да пока возвратятся те и другие — время-то и пройдет!
— И ты не без разума, воевода! — похвалил Андреан. — Верно понял князя. Уже посланы гонцы по всем волостям рязанским, по градам. Вся земля Рязанская в полки собирается. Только бы успеть!
Воевода Андреан задумался, помрачнел. Видно, тревожило его что-то такое, о чем он не решался сказать сразу даже старому знакомцу. Но все же, помедлив, сказал шепотом:
— Боюсь я за князя Федора. Молодой он, горячий… На княжеском совете с отцом спорил, кричал… Деды-де наши и отцы дани никому не давали и в рабах ни у кого не бывали, за отечество свое умирали, и нам бы честь свою оружием или смертью в битве сохранить. А послов дерзких татарских предложил Федор лишить жизни… Едва смирился перед отцовской волей… А ну как перед царем Батыгой гордость свою выкажет? И себя и дело погубит…
— Да, голова у князя Федора горячая, — согласился Остей Укович. — Помнишь, как прошлым летом половцев за Донцом нагнали? Федор тогда один против целого десятка кинулся…
— И ты тем же отличился. Борода седая, а туда же — очертя голову в сечу полез! — подковырнул воевода.
— А мне можно, я не князь! — поддержал шутку Остей Укович, но тут же помрачнел. Шутить нынче — не ко времени. Не до шуток, когда беда в ворота стучится…
В последний предрассветный час, когда устает самая зоркая стража, Остей Укович и Андреан поднялись на стену. Воины у бойниц, узнавая воевод, приветственно поднимали копья. Светлые кольчуги рязанских дружинников, приехавших с посольством, тускло отсвечивали в темноте. Что и говорить, намного увеличилась сила Онузы с прибытием рязанской дружины — втрое, поди, сильнее! Славных молодцов прислал рязанский князь!
— Тихо все, Остей Укович, — почтительно доложил дозорный на башне, которая высилась над самыми опасными, обращенными к степи, воротами. — Не шевелятся супостаты.
— Не шевелятся, а ты слушай. Тишине не верь. Степняк — враг хитрый. Не углядишь — всем беда!
Дозорный снова прильнул к бойнице, вытянул голову, прислушиваясь. Что такое? Будто бы шорох? Еще… Стонет кто-то… Иль почудилось! Нет, под стеной кто-то есть!
Дозорный подергал за веревку, опущенную вниз, в караульную избу. Осторожно ступая по крутой лестнице, на башню поднялся десятник. Вопросительно посмотрел на дозорного. Тот ткнул пальцем вниз, под стену:
— Будто есть кто там… Стонет…
Десятник прислушался.
Опять стон — негромкий, болезненный.
— Буди воеводу! Скажешь — человек под стеной!
На башню поднялись Остей Укович, Андреан, толмач. Остей, перегнувшись через стену, негромко окликнул:
