Так вода подмывает исподволь старую мельничную плотину, чтобы потом прорваться бурным неудержимым потоком, оставляя после себя безжизненное илистое дно…
Люди уходили с плодородных владимирских, суздальских и переяславских ополий, вдоль и поперек исхоженных татарскими ратями. Уходили из ростовских, углицких и городецких волостей, от татарского засилья, против которого не у кого было искать заступы: князья сами раздавали ордынским вельможам села и вотчины, населяли ордынцами пригороды, чтобы усилить свою власть.
В разные места уходили люди, но больше всего — к Москве и к Твери, которые стремительно набирали силы. Росли посады вокруг больших и малых московских и тверских городов, на лесных опушках поднимались деревянные стены новых монастырей, возникали новые деревни с непривычными для местных жителей названиями: Ростовцы, Суздали, Рязанцы. Хлопотуны-тиуны едва успевали обкладывать оброками починки. В этом людском движении к Москве и Твери было что-то грозное и неотвратимое, как теченье времени. А может, действительно наступало для Руси новое время и новые вожди должны были взять в свои руки ее нелегкую судьбу?
Этого нового поворота жизни не поняли ни бывший великий князь Дмитрий, ни его брат и соперник Андрей Александрович. Они продолжали борьбу за великокняжеский стол, собирали рати и искали союзников, совершали походы и брали приступом города. По-разному относились люди к братьям-соперникам. Одни привычно поддерживали Дмитрия, раз и навсегда поверив в него как в наследника великого князя Александра Ярославича Невского. Другие по первому зову становились под знамена неугомонного и удачливого Андрея Александровича.
Поддержка людей питала усобицу.
Но ведь должен же быть когда-нибудь конец!
И вот наступило время, когда Русь окончательно устала от братоубийственной войны, разуверилась и в Дмитрии, и в Андрее. Ни тот, ни другой не сумели дать людям главного — мира и тишины. Расплатой за эту неспособность было равнодушие. То самое равнодушие, которое обрекает на неудачу любые, даже хитро задуманные и умело осуществляемые планы, ибо без народного одобрения, без жертвенной готовности многих людей переносить тяготы ради великой цели — любая цель остается недостижимой. Люди теперь просто ждали, кто кого наконец пересилит — Дмитрий Андрея или Андрей Дмитрия. Ждали, не сочувствуя ни одному из соперников и не связывая ни с одним из них надежды на будущее.
Неожиданная смерть Дмитрия Александровича прекратила усобицу. Андрей прочно утвердился на великокняжеском столе, торжествующий и уверенный в неколебимости вековых устоев. Стольный Владимир — над Русью, а великий князь — над Владимиром!
Мог ли он предугадать, что со смертью Дмитрия Александровича наступает конец и многовековому главенству Владимира над Русью, что будущее земли Русской будет связано с Москвой, с уделом младшего Александровича — Даниила? Нет, наверное. А между тем пройдет совсем немного лет, и летописцы будут чаще упоминать Москву, чем Владимир, и именно к Москве потянутся нити общерусских дел…
Вместе с Дмитрием Александровичем завершилась целая полоса истории земли Русской. Умер князь, безуспешно пытавшийся возродить ее славное прошлое, время Всеволода Большое Гнездо и Александра Ярославича Невского, или, может быть, даже не прошлое вернуть, а дерзко обогнать время и свершить то, что удалось лишь спустя два столетия его потомкам, — собрать воедино Русь?
Но время равно безжалостно и к тем, кто отстает от него, и к тем, кто пытается его опередить. Рухнуло хрупкое строение общерусского единства, которое всю жизнь возводил Дмитрий, не жалея ни себя, ни людей своей земли. В памяти потомков он остался только как князь-воитель, победитель рыцарей-крестоносцев и насильников ордынцев: воспоминания о государственных заботах старшего Александровича смыло безжалостное время.
Наверное, так оно и было. Правитель общерусского охвата уступил место князьям, которые пока еще не поднимались выше интересов своих удельных углов. Даже в деяниях Ивана Калиты[98] рачительный хозяин-вотчинник, прикупавший село к селу, вотчину к вотчине, — проглядывает яснее, чем государственный муж. А что же тогда сказать об отце Калиты, первом московском князе Данииле Александровиче?
