Великий князь приказал воеводе готовить камень для крепостных стен и по зимней дороге свозить в Копорье. «В следующее лето будем строить град каменный, для осады неприступный. Только тогда станем на Варяжском море крепко!»
С тем и отъехал князь. Дел накопилось за месяцы его отсутствия невпроворот. Боярин Антоний присылал гонцов в Копорье, торопил: «Ростовские князья, что ходили с ханом воевать Литву, возвратились на Русь с полоном многим и корыстью великою. Без великого князя Владимиру оставаться немочно…» Беспокоило и отсутствие подлинных вестей из Орды. Менгу-Тимур послал сарайского епископа Феогноста в Константинополь, к императору Михаилу Палеологу. Видно, большим доверием пользовался Феогност в Орде, если стал ханским послом. Но грамоты из Сарая больше не приходили к великому князю Дмитрию Александровичу, некому было предупредить о замыслах хана. При таких делах благоразумнее жить в столице…
Однако, вопреки тревожным ожиданьям, на Руси было спокойно и осенью, и зимой, и весной следующего года.
Когда просохли дороги, Дмитрий Александрович опять поехал в Копорье. Там кипела работа. Поднимались к серому северному небу круглые башни и стены из дикого камня-валуна.
Строили днем и ночью, при свете факелов. Воевода Федор, сберегатель Копорья, неизвестно когда и спал, почернел от забот, не жалел ни себя, ни людей. Так, в трудах и заботах, проходило лето.
Крепость росла на глазах.
В Новгороде забеспокоились. На исходе августа в Копорье приехал посадник Михаил Мишинич с боярами. Дмитрий Александрович принял его приветливо, но за крепостные стены не пустил. Шатер для постоя был отведен новгородским гостям у подножья утеса, поодаль от города.
Посадник хмуро поглядывал на могучие стены Копорья, на множество людей, подвозивших к городу каменные глыбы, на великокняжеских дружинников, которые стояли заставами вокруг города, заворачивая любопытных.
Спустя малое время новгородцы заторопились домой. Дмитрий Александрович их не задерживал. Чем меньше чужих глаз, тем лучше. Неизвестно еще, от кого раньше придется оборонять Копорье — от немцев или от новгородских боярских полков! К тому же и сам великий князь возвращался во Владимир, уверившись, что воевода Федор делает все как подобает…
Вовремя возвращался Дмитрий в столицу — в Орде сменилась власть. В лето шесть тысяч семьсот восемьдесят восьмое[84] в степях за Волгой умер хан Менгу-Тимур. Честолюбивая ханша Джикжек-хатунь не сумела удержать власть. Вместе с сыном, молодым Тулабугой, ей пришлось отъехать в дальние улусы, а ханом стал младший брат Менгу-Тимура — Тудаменгу. Для Дмитрия Александровича перемены в Орде сулили новые опасности. При ханском дворе больше не было у него покровителей. Красавица Джикжек-хатунь бессильна, а Ногай затаился до времени в своих кипчакских степях. Нужно было спешить обратно во Владимир…
4
Небольшой конный отряд ехал рысью по голубому льду реки Колокши. Морозные ветры смели с ледяного простора снег, уложили его волнистыми сугробами в прибрежных кустах. Недобро шумели по обе стороны Колокши дремучие владимирские леса. С великим князем были только ближние люди — воевода Иван Федорович, боярин Антоний, священник Иона, сотник Фофан — да полтора десятка телохранителей. Войско, отягощенное обозами, отстало на несколько дневных переходов.
Ехали молча: великий князь был хмур и недружелюбен, в русой бороде — иней, будто преждевременная седина. Сколько раз Дмитрий вот так же спешил навстречу неведомой опасности? Пожалуй, и не перечесть… Немудрено, что в свои тридцать лет Дмитрий казался людям зрелым и многоопытным мужем — суровым, немногословным, рассудительным, страшным в гневе, — жизнь научила. Привычка постоянно быть на виду, под оценивающими людскими взглядами, сделала движенья великого князя медлительными и величавыми, голос — многозначительным и властным. Порой даже старые друзья и соратники, знавшие его с отроческих лет, в присутствии Дмитрия Александровича терялись и чувствовали непонятную робость. А чужие трепетали, встретив грозный взгляд холодных серых глаз, как бы отгораживавший великого князя от простых смертных невидимой стеной. Поднявшись над людьми, великий князь обрек себя на вечное одиночество…
