Между тем ветер с моря начал крепчать, поднимая снежную пыль, а когда совсем стемнело, превратился в сильный снежный ураган. Лисицын тщетно искал, где бы удобнее приютиться на ночлег, снег лепил ему глаза и до того опудрил его одежду, что он стал походить на снежную глыбу, медленно двигавшуюся между редкими в этом месте деревьями. В пяти шагах ничего невозможно было разглядеть. Блуждая, странник потерял свой главный ориентир — море. Ему показалось, что он перешел реку, и он решил держаться более правой стороны. Холод сильно донимал его, ноги, утопая в сугробах, отказывались служить.
Но Провидению неугодно было лишить Лисицына жизни, оно привело его к толстому дубу, имевшему обширное дупло. Усталый, измученный, полузамерзший путешественник с большим трудом влез в это убежище и едва отогрелся под меховыми одеялами.
К утру метель несколько стихла. Лисицын увидел вокруг высокие снежные холмы. С большим трудом он выбрался на прогалину, по которой можно было идти. Он шел до самой ночи, но не увидел моря и с отчаянием должен был признать, что заплутался. Теперь только он понял безрассудность своего предприятия, проклиная день своего рождения. Правда, было от чего сходить с ума: пищи оставалось не более как на четыре дня, и ни одно животное не встретилось на пути его. Верная смерть ожидала дерзкого путешественника.
С этого дня начались бедствия Лисицына. Ему оставалось одно утешение — он мог еще записывать дни и числа. Шел как автомат, без цели, держась одного направления. К несчастью, дни стояли пасмурные, так что определить страны света по солнцу было невозможно. В этом горестном путешествии ему часто случалось целый день оставаться без пищи. Он уже не жалел пули на зайца и спички для огня, только бы продлить свое жалкое существование.
Двадцать седьмого февраля едва живой он добрел до замерзшего болота, окруженного гигантскими елями. Его мучил нестерпимый голод — уже двое суток он не находил пищи. Ни салазок, ни одеял с ним не было. Вещи эти тяготили его, и он их бросил. Ружье он нес с трудом на ослабевших плечах и не расставался с ним и с пистолетами только потому, что в них заключалась надежда на существование. Жгучая боль в пустом желудке заставила Сергея Петровича вспомнить о пище. Он разгреб снег, попробовал пожевать клочок мха, но после двух глотков этой нечеловеческой пищи почувствовал в желудке сильнейшую резь. Несчастный заплакал и вспомнил о Создателе.
В первый раз его ожесточенное сердце смягчилось, и он произнес: «Творец мира, если Ты существуешь, приди ко мне на помощь!» Собрав последние силы, он прошел около версты и упал в изнеможении под развесистым деревом в ожидании смерти.
…И вот предстал его воображению небольшой родительский дом, его маленькая детская с некрашеной кроваткой в углу. Он лежит в ней под ватным одеялом, а добрая няня рассказывает страшные сказки. Как в тумане, увидел он погребальную процессию: люди идут в черных мантиях с зажженными факелами, протяжно поют певчие и музыка играет печальный марш. В гробу, обитом малиновым бархатом, офицеры несут его отца… А вот большой барский дом его тетки; лихая тройка стоит у крыльца; добрая старушка, вся в слезах, благословляет его в путь дрожащей рукою.
Бедняк не чувствовал, как по лицу его текли обильные слезы. Сильные судороги заставили его очнуться; он тяжело застонал и снова обратился к Богу: «Господи, если Ты существуешь, не допусти меня умереть, не познав Тебя. Грехам моим нет числа, но, говорят, милосердие Твое безмерно; помилуй меня или положи конец моим страданиям». С этими словами он возвел глаза к небу, как бы ожидая оттуда помощи, и помощь ему была явлена: над своей головой Лисицын увидел низко висящие кедровые шишки с орехами. Ружейным прикладом он сбил несколько шишек и утолил голод. Под этим деревом Лисицын пробыл два дня; он настолько восстановил силы, что снова смог отправиться в путь, набив карманы орехами.
К ночи того же дня он достиг моря, но теперь оно было с левой его стороны. Убедясь на горьком опыте в тщетности своего предприятия и опасаясь новых бедствий, Лисицын решился идти по этому обратному направлению, которое должно было привести его к хижине. Эта мысль даже обрадовала его, но оставался страх, что он, быть может, оставил позади свое зимовье.
