Новый уклад в России, как и на Западе, базировался на внутренних сдвигах крестьянской общины, в результате которых она становилась производящим хозяйством, которое свою продукцию реализовывало на рынке.
В результате этих преобразований традиционная территориальная община восточного типа заменялась общиной индивидуальной, в которой фактически закреплялась частная собственность на землю или по крайней мере частное владение землей.
Так корпоративное общество восточного типа перерождалось в общество гражданское. Крестьянские Советы представляли собой органы самоуправления новой общины независимых хозяев, подобно тому, как в западноевропейских городах органы самоуправления в конечном итоге превратились, скажем, в магистраты, действующие на основе права магдебургского типа. Движущими силами революции 17‑го года были силы классической буржуазной революции. Контрсилы ее, прикрытые толстым слоем идеологического тумана и лишь легким декором современности, обретают облик контрреволюции, направленной назад, в прошлое, в архаику производственных и общественных отношений классических деспотий древности.
С этой точки зрения все происходящее в российской революции в конечном итоге определялось тем, с кем будет крестьянство. Тут важен только один факт: получили крестьяне землю или не получили? Итог этого движения известен — трагедия, уничтожение крестьянства в процессе коллективизации. Мы не задаемся тут вопросом, как это произошло, каким образом движущие силы крестьянской революции в процессе становления административной системы в нашей стране сработали на чуждые им, враждебные цели, однако констатируем: в конце концов крестьянин был обманут и земли он не получил. Если революция, начиная со времен нэпа, вопрос о земле решила в их пользу, то в 30‑х все перерешила революция «сверху». Тут важно сказать другое — первый раз за много столетий внутреннее развитие страны принесло свои результаты раньше, чем произошла реформа сверху, — в политику вступил мощнейший социальный слой крестьян–середняков. Являясь основной опорой Советов в деревне во времена «триумфального шествия Советской власти», он был кровно заинтересован в свободе — сначала в экономической и самоуправленческой, а затем и в Свободе с большой буквы, во всей ее полноте.
Съезды Всероссийского Крестьянского Союза начала века показали удивительную зрелость крестьян, что выразилось и в том, что ими в недалеком будущем будут созданы демократические органы реального самоуправления — крестьянские Советы. Пороховой погреб крепостнического рабства тем самым разряжался, существенно усиливая линию свободы в русской истории.
Но одновременно с этим из того же подземелья оказались выпущены на свет божий и демоны. Маргинализованные слои деревни, не вписавшиеся в рамки новой жизни, связанной с умением хозяйствовать на собственной земле в условиях товарного рынка, оказались выкинуты в города. Подобно всяким маргиналам это был мобильный и взрывоопасный элемент, сформировавшийся в «плохо орабоченного» крестьянина, а часть не нашедшей себя крестьянской массы, оставшись в деревне, сформировала слой крестьян–бедняков. Как известно, именно они осуществили то, что названо социалистической революцией в деревне, когда в 1918 году власть Советов, просуществовав чуть больше года, была экспроприирована в пользу комбедов и попечительствующего аппарата (в те времена — Компрода). Они же — маргиналы — стали социальной опорой нарождающегося сталинизма. Что касается последнего, то для массы маргиналов он был не чем иным, как известным воплощением стремления такого рода людей получать блага. В данном случае, продвигаясь вверх по социальной лестнице. Свою внутреннюю задачу «новые люди» и их вожди решали простым и доступным средством — с помощью молота репрессий.
Заложенное в природе маргиналов стремление к уравниловке и социализации любой ценой вновь реализовывало линию рабства в русской истории. Непрерывная борьба линии рабства и свободы, странная диалектика их взаимопроникновения формировали постоянную духовную напряженность, «эсхатологическую обращенность к концу» (Н. Бердяев), тождественную русской идее. Русскую свободу отдавали на заклание реформам, но ее же, взнузданную й закабаленную, зачастую заставляли тащить их лямку. Правда, тотальный террор происходил далеко не во всех случаях. В том и величие времени Петра, что его реформы не уничтожили внутреннего развития допетровской Руси, скорее оседлали, ввели его в жесткие рамки самодержавия. Рамки эти со временем слабели, что способствовало вызреванию органов гражданского общества внутри самодержавной скорлупы. Вот почему только петровские реформы и могут считаться прогрессивными — их созидательная сторона определенно доминировала над разрушительной — в конечном итоге ничего из русской истории не было вычеркнуто окончательно.
