– У нас у самих не густо, – пожал плечами бригадир (он же староста). – Пекарни в селе нет, с хлебом туго. Картошки с мешок выделим, молока, овощей. Барана зарежем, только вы расписку за него дайте – колхозное добро.
– Лекарств бы нам для раненых, – напомнил сержант Лазарев. – Йода, ваты, может стрептоцид есть. Чего-нибудь для обожженных танкистов, страдают очень.
– Фельдшерского пункта у нас тоже нет, – сказала одна из женщин. – Марли для бинтов мы по домам немного соберем. Сами лечим раны подорожником, мед накладываем. Меду для раненых защитников найдем, так Фадей Егорыч?
Не сказать, что деревня оказалась слишком щедрой – война, достатка ни у кого нет. Но бойцов накормили горячими щами, напоили молоком. В придачу к обещанным продуктам дали горшок меда и пятилитровый бидон самогона.
– Лучше всего боль утоляет, – похлопал по жестяной посудине бригадир.
Солярки добыть не удалось, но Фадей рассказал, что на дороге километрах в семи от деревни наши, отступая, оставили довольно много техники.
– Часть сгоревшая, часть целая, по крайней мере, на вид. Сгоняйте, что вам семь верст. Может, что найдете.
– Ладно, решим. Спасибо за харчи.
Нигде не задерживаясь, лейтенант Астахов повернул машину в сторону временного лагеря. Не танк, а цыганская кибитка. Баран, мешки и прочее добро. Это бы в целости голодным товарищам довезти.
Пока Астахов мотался в поисках боеприпасов, продуктов и медикаментов, постовые задержали четверых красноармейцев.
Странная это была компания. Знаки различия сняты, винтовка лишь у одного. Зато у каждого туго набитый вещевой мешок и, кроме шинели, надетой, несмотря на жару, еще по одной шинельной скатке. На шее у крепкого мордастого мужика висела на шнурках запасная пара ботинок. Другой тащил ботинки в руках.
Компанию задержали и привели к лейтенанту Ерофееву.
– Кто такие? – спросил он.
– Люди. Спасаемся от немцев, – ответил старший в компании, крепкий мужик лет сорока, с ботинками на шее.
– Красноармейцы?
– Были красноармейцами. А когда часть нашу разбили и начальство разбежалось, мы тоже спасаемся.
– Документы имеются?
Красноармейские книжки имелись у всех. Кроме того, у двоих ребят обнаружили немецкие листовки – пропуска. «Штык в землю – кончай войну! Бей жида-политрука, морда просит кирпича».
– Этой гадостью запаслись, а оружие побросали?
Винтовка имелась у самого молодого бойца, конопатого парня, почти мальчишки лет восемнадцати.
– А ты чего винтовку не бросил? – насмешливо спросил лейтенант. – Стащил бы с погибшего товарища пару ботинок и на плечо вместо оружия повесил.
– Как можно! Я присягу давал…
– И теперь вместе с этими мародерами удираешь куда глаза глядят.
– А вы, товарищ лейтенант, нас в глаза не тыкайте, – с вызовом ответил старший в группе. – На что нам оружие, если армия разбита.
– Кто тебе это сказал?
– Все бегут, спасаются. Наши танки по обочинам горелые стоят, грузовиков брошенных десятки.
– Все да не все! Вот перед тобой боевые танки. Вышли из боя, подбили и сожгли с полдесятка немецких танков и взвод пехоты уничтожили.
– Не всем героями быть, – не без ехидства хмыкнул один из беглецов. – Когда половину роты перебили и танками подавили, поневоле побежишь.
– Конечно, своя шкура дороже. Зато не поленились шмотья набрать. Что там у них?
Вытряхнули вещевые мешки. На траву посыпалось всевозможное барахло: гимнастерки, обмотки, белье, полотенца, котелки, алюминиевые ложки. Родион Кочура поднял туго скатанную кожаную куртку с лейтенантскими «кубарями» и эмблемами танкиста.
– С погибшего командира снял?
– Ни с кого я не снимал. На дороге валялась.
Но Федор Ерофеев, такой же лейтенант-танкист, видевший, как в подбитых танках сгорают его товарищи, уже не владел собой.
– Одни в боях гибнут, свою Родину защищают, а другие по домам разбегаются, да еще мародерством занимаются. Сержант Кочура, расстрелять дезертиров и мародеров!
– Эй, ты чего, лейтенант? – испуганно попятился мужик с ботинками, так и оставшимися висеть на шее. – Мы уходим… не к фашистам, а по домам. Пошли, ребята.
– Не спешите, – лязгнул затвором пулемета Родион Кочура. – Шагайте вон к тому овражку.
