– Что-то вы не похожи на фотографию в вашем паспорте, – говорит пограничник моему дяде, запоздало убравшему палец с кончика носа.
– А так?! – Дядя любезно снимает шляпу с лысой головы и давит улыбку, как минимум, на тридцать отлично вставленных, искусственных зубов: «Сыр!»
– Так лучше, – криворото признается пограничник. – Поверните голову вправо!
Дядя поворачивает, но влево.
– Я сказал: поверните вправо! – громче повторяет бдительный преемник Никиты Карацюпы, а заодно – и его верной собаки Ингуса-Индуса.
Но мой дядя упорно крутит головой только в левую сторону и, преданно глядя в низкий, тяжелый лоб представителя высокой власти, признается:
– Налево поворачивать сколько угодно могу, а вот направо – никак не получается… Анатомия у меня такая, классовая. Если хотите, я вам следующий раз справку от врача принесу.
Немая сцена. И завершиться она могла бы, я не исключаю, вполне трагически, если бы не важное даже по тем временам «но»: у дяди с совершенно русской фамилией был абсолютно польский паспорт…
У резиновой дорожки для подачи багажа я посмотрел на жену и понял, что с глазами на мокром месте она уже готова к любому скандалу. Настроение у нее было напрочь испорчено Чтобы несколько тонизировать его, я принялся развлекать подругу жизни историями, соответствующими специфическому месту и моменту. И, конечно, вспомнил об этом самом заграничном дяде-«партизане», двоюродном брате отца.
Родившийся между двумя войнами в Польше от русских родителей, оказавшихся на польской территории после Октябрьской революции и образования польского государства, этого «уродливого порождения Версальского договора», он так и остался «обывателем польским» – польским гражданином. Ставший, как и все мужчины в нашей фамилии, журналистом, дядя Володя, он же по-польски – вуяк Влодек, добился немалых высот в союзе журналистов социалистической Польши и порой возглавлял профессиональные делегации, направлявшиеся в СССР. Одна из них после теплой, обильно сдобренной икрой и водкой встречи с советскими коллегами в Казани была награждена бронзовым бюстом Ленина. Как руководителю делегации моему родственнику доверили взять этот монумент к себе в багаж, благо чемодан был почти пустой: всю водку уже выпили. На обратном пути в Варшаву на стойке «Аэрофлота» после взвешивания багажа дяде было любезно сообщено, что у него ощутимый перевес:
– Просьба оплатить разницу!
– Не буду…
– Тогда я не смогу посадить вас в самолет.
– Попробуйте.
Аэрофлотчица демонстративно отложила билет моего дядьки в сторону, но переоценила свои возможности. Вся команда польских журналистов в знак профессиональной солидарности отказалась лететь. Послали за каким-то аэрофлотовским начальником. Тот пришел королем и сразу принялся накатывать на строптивых «братьев по классу»:
– В чем дело? Что за беспорядок? Вы что, товарищи, себе позволяете?
Мой же дядя спокойно объяснил, в чем проблема. Даже не дослушав, аэрофлотовец оскорбился:
– Конечно, надо заплатить за перевес!
– Вы хотите сказать: деньгами?.. – тихо задал дядя Влодек коварный вопрос.
Чиновник же, уверенный, что общается с тупым иностранным младшим братом, да еще плохо понимающим по-русски, решил покончить с затянувшимся разбирательством и поставил точку нал «i»:
– Короче, если хотите улететь, идите в кассу. Галя, выпиши ему счет за перевес! Сколько там?.. Тридцать пять рублей. Точка!
И тут произошло нечто совершенно невероятное и вряд ли виданное когда-либо не только в Шереметьево.
– Вы оценили Владимира Ильича Ленина всего тридцатью пятью рублями?! – с качаловским трагизмом вопросил польский дядя.
Он расстегнул молнию, и из чемодана выпал и встал пеньком, как ванька-встанька, на заклинившие весы «Аэрофлота»… бронзовый подарок из Казани! Представители авиакомпании окаменели с открытыми ртами, а вуяк Влодек с помощью товарищей бережно поднял тяжеленный бюст, протер ему блестящую лысину клетчатым носовым платком и водрузил памятник на стойку оформления:
– И это я слышу от коммуниста?!.. Всего тридцать пять рублей! Встать всем, встать сейчас же! Перед вами – Ленин…
Аэрофлотчики дружно повскакали с мест и вытянулись во фрунт, на всякий случай стараясь при этом не моргать и не шевелить пальцами в обуви. Напротив них застыли в демонстративном экстазе пролетарского единения поляки, едва не лопавшиеся от смеха. Торжественно помолчав минуту на глазах ничего не понимающих остальных пассажиров, сотрудники «Аэрофлота», плохо скрывающие свою растерянность, принялись сокрушаться:
