И кому, спрашивается, будет нужна страна со спущенными штанами?..
– Припомни, Аля, как зовут того пустомелю, кто после «Обустроить Россию»…
– Боровой… – Наталья Дмитриевна ловила его с полуслова. – «…Что несет этот выживший из ума старикашка…», Боровой, имя не скажу, не вспомню, бывший таксист, сейчас – деляга, объявивший себя политиком.
Она фиксировала любую брань по его адресу.
– Спасибо, – кивнул Александр Исаевич.
Пройти по тонкому люду, но пройти , то есть доказать : евреи приняли «непомерное участие» в создании «государства – не только нечувствительного к русскому народу, не только неслиянного с русской историей, но и несущего все крайности террора своему населению…»
Александр Исаевич выкинул слова о «ленинско-еврейской» революции – не надо. «Умный – не скажет, дурак – недопрет»… только как тогда объяснить, для чего же (самое главное) написана эта книга? Чтобы «посильно разглядеть для будущего взаимодоступные и добрые пути русско-еврейских отношений»? Кто в это поверит? Умирить тех, кто и так (внешне, во всяком случае) давно, с начала века, когда прекратились погромы, живет в мире?
Речь полковника Прокопенко при взятии Киева, документированная, без купюр, армейской многотиражкой, можно, конечно, считать образцом «советского антисемитизма», можно!
«Бабы! Слушайте меня…» – полковник, освободитель Киева, расчувствовался, залез с букетом на танк и, скинув с головы шлем, обратился к измученным киевлянкам. «Эти проклятые фрицы пришли-у наш родный Кыев и па-били у-всех наших жидочков. Ничего, товарищи, – мы тоже придем в ихний поганый Берлин и их жидочков тоже побьем!..» – антисемитизм, но глупо, да и подло было бы преувеличивать его масштабы.
Если кто-то из русских по-прежнему не любит кого-то из евреев или всех евреев вместе взятых, это так же обидно, как если бы кто-то из евреев по-прежнему не любил кого-то из русских или просто русских. Но на этой нелюбви, если она есть, вот уже сто лет, слава богу, все и заканчивается. Тогда как русский против русского – это перманентная гражданская битва, – нет, что ли? Более того, самое главное: если 37–38-й, «повторная волна» – 49-й, это все идеология, то за деньги, за гонорары в карман те же спецслужбы (в эпоху приватизации и «рынка») такое устроят… – Ягода позавидует, можно не сомневаться!
Александр Исаевич не заметил, как они повернули назад, к машине, и не заметил, что уже – стемнело, что ветер стих и на небе вот-вот появятся звездочки.
Давно, с Экибастуза, Солженицын обожал ночное небо: единственная отдушина, единственная красота, когда вокруг – тюрьма.
Под звездным небом Александр Исаевич чувствовал себя как в церкви. Тот, кто не любит жизнь, тот просто недостоин этой жизни, вот и весь сказ, между прочим, точка…
Они все так же молча сели в машину и – вернулись домой. Александр Исаевич отказался от чая, вместо ужина в их доме всегда был чай, и поднялся в свой кабинет.
Он так и не обозначил дату (хотя бы год) возвращения в Россию, но с «Евреями» решил повременить: торопиться-то некуда, сейчас очень интересно, как Москва примет его передачу с Говорухиным, что в ней оставят, что вырежут, ведь это первое – за всю его жизнь – прямое, глаза в глаза, не через газету, прямое… обращение к нации…
В истории России XX века трижды, только трижды, слава богу, возникали ситуации, когда первые лица Российского государства пребывали в абсолютной прострации: император Николай Александрович перед отречением в 1917-м, Иосиф Сталин в июне 1941-го и Борис Ельцин в декабре 1991-го, после беловежской встречи.
Победив на выборах Президента РСФСР, Ельцин и его окружение не сомневались, что смена власти в стране (Президент СССР Ельцин вместо Президента СССР Горбачева) произойдет не раньше осени 1992-го, крайний срок – весна 1993-го. Президенту РСФСР надо, во-первых, окрепнуть, заняться реальными делами, ибо от экономики регионов, от их проблем Ельцин отстал (последние два года он занимался только борьбой с Горбачевым).
В глубине души Ельцин, на самом деле, не мог даже представить себе, что Горбачев – уйдет, причем – уже завтра.
