Два дня кобелю под хвост – непозволительная роскошь. Он что? Молод, что ли?.. – Что за манера такая судить (чистый «совок», да?) по себе обо всех?..
Человек, у которого (по его планам) жизни в обрез, не может, не умеет дружить, потому что друзья требуют времени.
Человек, вечно голодный до творчества, сытых от литературы – не разумеет.
Их много, очень много грозных вопрошателей: Копелев, Войнович, Максимов, Маслов, Эткинд, Лакшин, один из лучших сотрудников «Нового мира», Синявский, Некрасов…
«Повадился кувшин по воду ходить…»
Они ехали с Алей перевести дух – к природе.
Красиво, в Америке, эффектно… Но эта гордая красота ему совершенно не нравилась; Америка ослеплена Америкой, она без ума сама от себя: там, где всегда такой шум, где огни на улицах в метр, – разве здесь, в этих городах и городках, может создаваться уют для человека и покой для души?
У каждой страны есть лицо. Эмблема нынешней России – полуразбитый горшок. Эмблема Америки… (если его спросят, он обязательно подскажет американцам… – две жирные белки, похожие на кошек: лезут к людям, ластятся, обожают, когда их гладят, главное – когда кормят.
Наталья Дмитриевна и Александр Исаевич ехали очень медленно, все, как любит Александр Исаевич, как ему хочется: Наташа всегда, с первых же дней их знакомства, жила его жизнью, – когда рядом такой человек, своя жизнь, она давно это поняла, уже не нужна…
Александр Исаевич молчал. Если он молчит, значит – он работает, просто не пишет в эти минуты, но работает.
Великий художественный покой (Лев Николаевич Толстой), главное (из необходимых) условий для создания эпических вещей.
Он молчал, то есть не молчал, просто – он не говорил, – в шутку Наташа замечала, что Александр Исаевич отравлен идеями, поэтому его тексты все чаще и чаще превращаются в головоломки.
Что это за книга, если ее невозможно читать?
Она чувствовала проблемы с языком, говорила ему об этом, приводила примеры… – Александр Исаевич слушал внимательно, вроде бы соглашался, кивал головой, но все оставлял как есть.
Разве можно писать (она читает «Красное Колесо»): а «тут и умерши матери одна за другой…»
Или – «Раковый корпус» (больше всего Наташе нравился другой вариант названия – «Корпус в конце аллеи»), здесь, в «Раковом», небрежность повсюду:
«…А сегодня там еще мыла пол санитарка Нэлля – крутозадая горластая девка с большими бровями и большими губами. Она давно уже начала, но никак не могла кончить, встревая в каждый разговор…»
Или: «Русанов повернул и пошел выше, глядя вверх. Но и в конце второго марша его не ждало ободрение».
Это что такое?.. Это сказано по-русски?..
Александр Исаевич – не ответил (он никогда с ней не ссорился), текст – не поправил, вышло – так вышло! Плохо, конечно, что с ним давно уже никто не спорит, вообще никто, даже – по «обустройству России»: академик Лихачев пошел, было, на такой разговор (она сама видела эту передачу), но тут же его и оборвал, заявив, что у Александра Исаевича – «диктаторские замашки».
О, сила общего мнения!..
Теленок, бодавшийся столько лет с дубом, так и не сумел его пошатнуть, куда уж там… – дуб здорово подпилил Горбачев. Хотел что-то подправить, видно, убрать сухие ветки, в земельку навоз подкинуть, минералы, чтобы сам дуб жил бы лет сто, не меньше, но в этот момент из дупла высунулся плохо причесанный, заспанный Ельцин, потянулся… – и вдруг повалил этот дуб к чертовой матери.
Александр Исаевич прав, конечно: семьдесят лет огромная страна стояла на утесе тоталитаризма, вдруг Ельцин предлагает с ходу уйти всем в долину: там, мол, в долине, хорошо, там демократия… – что значит уйти? Как? Прыгнуть, что ли? Да так и шею можно свернуть, трупами вся долина покроется, верно?
Машина, старенький «шевроле», катилась осторожно, особенно под горку, – все, как он любит.
– Ты не устал?
– С чего же?.. – откликнулся Александр Исаевич.
– Остановимся?
– Да. Надобно походить…
Александр Исаевич опять вспомнил о Копелеве.
Получив его письмо, он не дочитал его до конца – выкинул.
И пожалел. Копелев вел себя на редкость порядочно: в печать письмо не отдал, писал только для него, для Солженицына. И вдруг – новость из Парижа, с рю Борис Вильде, от верных людей: Розанова похвалилась, что Ефим Эткинд передал в «Синтаксис» второй экземпляр «Обращения». На словах велел не печатать до его письменного разрешения, на днях он запрет снял, текст уже в номере.
