— Помню, тетушка.
— Так возьми с собою мамушку Григорьевну да Максимку на запятки и съезди в город. Я возок давно уж велела заложить. Оленька, — промолвила Ханыкова, вставая, — на-ка тебе платье-то… приподыми его кверху… вот так… Ну что, не правду ли я тебе говорила: совсем другое стало?
— Да, тетушка, только цвет…
— И, полно, радость моя, что такое цвет!.. Как будто бы у тебя двух алых фуро быть не может. Да уж поверь мне, жизнь моя, никому и в голову не придет, что ты была в нем на ассамблее у Гутфеля.
— А что, тетушка, завтра у Стрешневых простая вечеринка или также ассамблея?
— Ассамблея, мой друг.
— И много будет?
— Я думаю. Стрешнев вчера у Гутфеля звал к себе всю молодежь.
— Так поэтому у него будет и Василий Михайлович?..
— Симский?.. Как же! Стрешнев при мне его просил.
— Так он будет?.. Как я рада!
— Что ты, что ты, матушка, перекрестись!
— А что, тетушка?
— Ну можно ли девице такие речи говорить! Хорошо, что мы одни, а коли ты этак при людях промолвишься, ведь иной подумает и Бог весть что! Симский, конечно, молодец прекрасный и танцует хорошо, а все-таки тебе не след радоваться, что ты с ним увидишься У Стрешневых.
— Я это, тетушка, сказала… так…
Вот кабы он был твоим женихом, так это дело Другое, тогда такая и мера, а теперь ты знай себя… Да что об этом говорить!.. Все это пустячки, мой друг!.. Эти гвардейские офицеры любят только так… пошалберить, амурное словцо отпустить, а какие они женихи!.. Ведь они у нас в Москве ни дать ни взять перелетные пташечки: сегодня здесь, а завтра и поминай как звали!.. Оленька, посмотри-ка, мой друт, кто это въехал к нам во двор?
— Не знаю, тетушка. Какой-то господин, только я его никогда не видывала.
— Лицо как будто бы знакомое, а хоть убей — не знаю кто.
— Здравствуйте, матушка Аграфена Петровна! — сказал Данила Никифорович Загоскин, входя в комнату.'— Не прогневайтесь, что я вошел к вам без доклада: у вас в передней никого нет. Да что ж вы, Атрафена Петровна, изволите на меня так смотреть? И вы, сударыня Ольга Дмитриевна?.. Иль не узнали старинного приятеля?
— Возможно ли! — вскричала с радостию Ханыкова. — Это вы, Данила Никифорович?
— Я, матушка.
— Ах, как я рада! Насилу-то вы за ум взялись!
— А что, Аграфена Петровна, этак лучше?
— Как можно сравнить! Да вы теперь совсем другой человек.
— И жена говорит то же, да только не так.
— Привыкнет, Данила Никифорович.
— Вестимо дело, привыкнет когда-нибудь. А знаете ли что, матушка, бороду я себе обрил, а ведь часом и мне бывает ее жаль.
— И, полноте!
— Право так. Все как будто бы чего-то недостает. Я ж ее, мою голубушку, так холил!.. Ну, да что об этом!.. Не с бородою жить, а с добрыми людьми. Я приехал к вам, Аграфена Петровна, во-первых, ради того, чтоб повидаться с вами и с вашей прелюбезной племянницей, а во-вторых, матушка, — промолвил Данила Никифорович вполголоса, — у меня до вас и дельце есть.
— А что такое?
— Да мне бы нужно об этом с глазу па глаз поговорить с вами.
— Извольте, батюшка, извольте! Оленька, ну что ж ты в город-то не едешь. Пора!.. Ступай, мой друг.
Когда Ольга Дмитриевна вышла из комнаты, Данила Никифорович приметным образом смутился; он начал переминаться, кашлять и поглаживать рукою свой голый подбородок.
— Ну, вот мы теперь одни, — сказала Ханыкова, — извольте говорить.
— Ох, сударыня моя! — промолвил Данила Никифорович, — дело-то мое непривычное… не знаю, с чего начать…
— Что ж это такое?
— Не бойтесь, матушка, страшного ничего нет. Вот изволите видеть… как бы мне вам сказать… ну, так и быть, ведь в старину всегда этим начинали… Матушка Аграфена Петровна, у вас есть товар, а у нас купец.
— Как, Данила Никифорович, вы приехали ко мне сватом?
— Да, государыня, я приехал сватать вашу племянницу, Ольгу Дмитриевну Запольскую.
— За кого?
— Есть у меня родной племянник, такой же сирота, как и ваша Ольга Дмитриевна: отца у него убили под Нарвою, а старушка мать скончалась в запрошлом году. Он человек с достатком, малый прекрасный, на хорошей дороге, собой молодец… да что тут говорить: вы лично его изволите знать.
— Я его знаю? Да кто ж он такой?
— Василий Михайлович Симский.
