Рокотов: Да это ни дать ни взять боярская дума…
Шетнев: Нет, любезный, сенат.
Рокотов: Да ведь в этом сенате будут заседать бояре?
Шетнев: Нет, Лаврентий Никитич, сенаторы.
Рокотов: А из кого же этих сенаторов понаделают?
Шетнев: Вестимо дело: из бояр.
Рокотов: Так и выходит по-моему, что боярская дума, что этот сенат…
Шетнев: Нет, любезный, разница превеликая: боярская-то дума, изволишь видеть, по-нашему — по-русски, а сенат — по-иноземному.
Рокотов: Что ж, от этого лучше, что ль, будет?
Прокудин: А как же! Посмотрите, как теперь дела-то пойдут.
Шетнев: Думных дьяков уже не будет, а вместо них будут обер-секретари.
Прокудин: Вот оно что! Слышишь, Лаврентий Никитич: вместо думных дьяков будут… как бишь их?
Шетнев: Обер-секретари.
Рокотов: Так что ж? Крапивное семя как ни называй…
Прокудин: Что ты, что ты, помилуй! Коли думного дьяка будут называть по-немецки, так уж к нему, брат, с приносом не ходи"
Рокотов: А почему ж нет?
Прокудин: Как это можно! Станет он взятки брать — сохрани Господи!.. Разве ты не знаешь: любого мошенника Ваньку назови Иоганном — тотчас уймется воровать!
Рокотов: Ах ты, Господи, Господи!.. Видно, нечего делать… А знаешь ли ты, Герасим Николаевич, кого в этот сенат посадили?
Шетнев (вынимая из-за пазухи исписанный лист бумаги): Как же! Вот у меня и список есть.
Рокотов: Чай, все заморская братья.
Шетнев: Нет, имена-то русские.
Прокудин: Читай, читай!
Шетнев (читая): Во-первых: граф Мусин-Пушкин…
Прокудин: Уж коли граф, так какой русский!
Рокотов: Кто, Пушкин?.. Хуже всякого немца.
Обиняков: А спесь-то, сударь, какая… Фу-ты, батюшки! С тех пор как он изволил побывать в Неметчине, так и приступу к нему нет.
Рокотов: Куда!.. Он теперь с нашим братом и говорить не захочет. За морем побывал, умен стал! Ведь там народ все ученый; от последнего мужика до знатного барина все говорят по-немецкому. Там все лучше нашего: и скот, и люди, и дома… Что дома! Там, дескать, и звезды-то светят ярче нашего русского солнышка.
Прокудин: Читай, Герасим Николаевич, читай!
Шетнев (читая): Тихон Стрешнев.
Обиняков: Задушевный друг Адама Фомича Гутфеля.
Рокотов: Свой своему поневоле брат.
Шетнев (читая): Князь Григорий Волконский, Ми-хайла Долгорукий…
Прокудин: Князь Михаила Долгорукий?.. Первый из всех бояр обрил себе бороду.
Шетнев (читая): Григорий Племянников…
Рокотов: Хорош молодец!.. С немецким пастором хлеб и соль водит!
Шетнев (читая): Князь Григорий Волконский, Ми-хайла Самарин и Василий Опухтин.
Рокотов: Василий Опухтин?.. Какой это Опухтин?
Шетнев: И я его не знаю.
Князь Шелешпанский (обтираясь салфеткою): Василий Опухтин?.. Мы с ним люди знакомые.
Рокотов: Ну что он за человек такой?
Князь Шелешпанский: Мужик добрый… плоховат немного. Вот тому годов пять… или нет!., это уж было по покраже моей ветчины… года три или четыре… купил он У меня вороного жеребчика, статей не отличных и передком слабенек… У меня в возу ходил, а ему продал за персидского аргамака. Уж он им любовался, любовался!.. Такой простофиля, что и сказать нельзя!
Обиняков: Вот, подумаешь, кажись, чего лучше: вы, Максим Петрович, изволили заседать в старину в боярской думе; вы, батюшка Лаврентий Никитич, также; так чем бы хватать на улице и встречного и поперечного…
Рокотов: И, полно, Ардалион Михайлович, куда нам в сенаторы!
Шетнев: Правда, друг сердечный, правда! (Встает.) Ну, прощай, Лаврентий Никитич!..
Рокотов: Куда ты спешишь?
Шетнев: Да надобно, любезный, еще местах в трех побывать. Теперь еду на Берсеньевку, к Матвею Сидоро-вичу Баклановскому.
Обиняков: Так сделайте милость, Герасим Николаевич, довезите меня до дому, вам по дороге.
Шетнев: Изволь, братец, довезу. До свиданья, друг сердечный!.. Милости просим к нам, Максим Петрович! (Шетнев и Обиняков уходят.)
Князь Шелешпанский (вставая): И мне пора.
Рокотов: А ты, князь, куда?
Князь Шелешпанский: К Григорию Фаддеичу Тап-тыкову, он звал меня сегодня на блины.
Рокотов: Ну, князь, видно, у тебя жернова-то хорошо мелют. В одно утро на трех блинах!
Князь Шелешпанский: Да это что, Лаврентий Никитич! Так ли я, бывало, едал в старину. Вот однажды… давно уж, этак еще годов шесть до покражи моей ветчины, у князя Гагина, на завтраке, за спором дело стало; говорят мне: «Не съешь, дескать, князь, за один прием две дюжины блинов с припекою», а я говорю: съем! Вот подали блины, я присел, сначала полегоньку, а там как принялся вплотную, — пошел да пошел!.. Как теперь помню — так за ушами и пищит. Съел дюжину, съел другую, — кричу: «Подавай третью!» Что ж, сударь, как сели мы после обедать, так я как ни в чем не бывало! Полгуся съел да ни одной похлебки не пропустил, а их было до восьми!.. Нет, теперь уж не то!
