Соблазну подменить религиозные принципы власти идеей политической целесообразности, тем самым лишить власть ее символического, сакрального смысла, едва не поддался под влиянием нестяжателей Иван Ш, когда на Соборе в начале XVI в. "восхоте… у митрополита и у всех владык и всех монастырей села поимати, и к своим присоединити",[120] а духовенство перевести на жалование из царской казны.
Однако на Соборе победила иосифлянская точка зрения, и Иван отказался от своих притязаний. Таким образом, монашеский идеал нестяжательства и мироотречения оборачивался в общественной жизни «обмирщением» и стяжательством власти. Искус «сребролюбия» как бы переносился в «мир», а не преодолевался тяжелым подвигом социального служения внутри скита, как это было в иосифлянских общинах.
Нестяжательское "житие безмолвно, беспечально от всех умерщвлено" было внутренне самодостаточным и питалось только опытом личного, «внемирного» общения с Богом. В таком изолированном от мира состоянии личности трудно справиться с религиозным эгоизмом. И, выступая против «сребролюбия», Нил и его сподвижники недооценивали опасность главного, согласно святоотеческой традиции, греха — гордыни. Скупость и жадность, столь сурово и последовательно осуждаемые нестяжателями в области отношения к собственности монастырей, имеют более широкое значение, чем «сребролюбие». Существует еще и "духовное стяжательство" — стремление личности к стяжанию всей полноты содержания даров Духа Святого, к обожению еще в этой, не преображенной Богом действительности. Христианская задача не осудить этот мир, а спасти его приводила и к известной формуле о том, что подвиг в миру выше подвига монаха. Отсюда и задача монаха и монастыря не в том, чтобы лишиться соблазнов «сребролюбия» и «стяжательства» как мирских грехов, но сделать себя нравственно недоступными для этих уклонений от пути праведного. Одновременно важно сохранить возможность помощи миру богатством монастыря. Так, вопрос о Сергии Радонежском, его нестяжательской или иосифлянской сути, может поставить в тупик: св. Сергий явно лишен греха «сребролюбия», однако монастырь под его началом и его собственная деятельность весьма иосифлянски направлены в мир, не чураются мирских проблем, помогают решать мирские задачи.
В монастыре Иосифа Волоцкого "прежде всего требовалась крайняя собранность воли, последняя напряженность, которая порождала потребность быть реализованной в проявлениях деятельной любви к ближним. Отсюда, по словам Г. Флоровского, — идеал Иосифа как "своего рода хождение в народ".[121] Монастырские имущества для Иосифа неприкосновенны, в первую очередь потому, что дают возможность "нищим и странным и мимо ходящим давати и кормити",[122] то есть возможность благотворения — участия монашеской общины, в бедах и нуждах народа. Социальная активность церкви этим, однако, не ограничивается.
За церковью всегда остается право обличения «злочестивого» царя, не сумевшего совладать с личными страстями: "таковой царь не Божий слуга, но диавол", "не царь есть, но мучитель", и ему можно "не токмо не покорится", но и оказать сопротивление. Традиция участия церкви в государственно-правовой жизни имеет в русской истории глубокие корни. В первые века после крещения Руси церковь отобрала и возвела в нормы церковного права те правовые обычаи, которые соответствовали христианским принципам и государственным задачам Руси. В ведение церкви отошли: практически вся область семейного права, некоторые уголовные дела (в частности, случаи убийства во время свадебного обряда, случаи смерти, вызванные применением "зелья и душегубства, изнасилование), часть внутриобщинного гражданского права.
Церковь сразу же получает в русском обществе функцию социальной защиты, роль заступницы за немощных и неимущих. К делам ее относятся: "нищих кормление и чад мног, странным прилежание, сиротам и убогим промышление, обидным заступление, в напастях положение, в пожаре и в потопе, в гладе прекормление"[123] и т. д.
Истории известны и случаи открытого осуждения церковными Соборами и отдельными иерархами неправедных действий власти (Собор 1503 г., осудивший Ивана Ш за попытку секуляризации монастырских вотчин, обличение опричнины и всей политики Ивана IV митрополитом Филиппом).
