Русские композиторы - страница 12
— А вы вот что… — озабоченность вдруг спадает с его лица. — А вы столы пиршественные из второго акта к хористам вплотную придвиньте. И на столах перед каждым ноты разверните!
— Помилуйте, Савва Иванович! Получится, словно меню в ресторации!
— Какая там ресторация! — машет рукой уже хохочущий Савва. — Береста! Берестой новгородской — вот чем эти ноты у нас будут!
Здесь к директору Частной оперы торжественным шагом приближается служитель, по случаю постановки оперы одетый в костюм новгородского боярина. Служитель издалека возвещает:
— Господин Римский-Корсаков прибыли-с!
— Ах ты, боже мой! — Савва Иванович враз бледнеет, срывается с места, торопится встречать дорогого гостя…
Через несколько минут все в здании оперы успокаивается, плавно в стороны расходится занавес — и гремит, и буйствует уже на сцене честной пир. Простодушные, а по временам и хвастливые богатыри вместе с купцами осушают гигантские кубки и чаши, совершают подвиг винопития. Об остальных подвигах они, кажется, начисто позабыли…
Они поют, и мощная, переливающаяся из оркестра в хор, как море-океан, музыка захватывает всех. И никто даже не замечает, что один из богатырей вышел на сцену в черных остроносых туфлях. А другой — в синих модных брюках со штрипками. Никто не замечает, что над Ильмень-озером в камышах белеет вклеенный, но так и не закрашенный рассеянным Врубелем кусок холста.
— Поразительно! Ничего подобного не ждал! — говорит в антракте один студент другому. — Да ведь здесь настоящий, живой и непридуманный Новгород! Сама славная новгородская республика к нам в гости пожаловала!
И студенты быстро, чтобы не пропустить начало следующего акта, возвращаются из фойе в зал и замирают, слушая, как грозный Морской царь скликает своих дочерей, велит нырять им в омуты глубокие. Как бегут затем по нарисованному морю ярко выкрашенные киноварью корабли, как трогает нежные струны гусляр Садко. А тут как раз начинают петь заезжие «гости», то есть купцы: гость индийский, гость веденецкий, гость варяжский. И кто-то из студентов не выдерживает и кричит: «Браво, Шаляпин!» И весь зал, уже не сдерживаясь, выкрикивает неистово: «Браво! Браво!» И Федор Иванович Шаляпин, одетый грозным Варягом, чуть заметно, чтобы не прерывать оперу, кланяется…
А строгий и очень внимательный Римский-Корсаков, одиноко сидящий в царской ложе, снимает свои «двенадцатикратные» очки, трет глаза. В них, видно, что-то ненароком попало…
Тем временем все на сцене меняется: и уже плывет Садко по морю на дубовой доске. Он оставлен Морскому царю в расплату за двенадцать лет счастливой жизни. И вот Садко — на дне. И все гудящее и пляшущее подводное царство справляет его свадьбу с дочерью Морского царя.
Но вот музыкальная чудо-сказка кончается. Кончается там же, где и началась: на берегу Ильмень-озера сидит одинокий и грустный Садко. Не сон ли все, что с ним приключилось?
«Не сон ли все это? — спрашивает себя композитор Римский-Корсаков. — Здесь, в Москве, все представили так, как я и хотел».
В царскую ложу вбегает Савва Мамонтов. Сквозь дикий грохот аплодисментов и вопли «бис! бис!» — он кричит композитору прямо в ухо: «Ну вот мы и показали надменному Императорскому театру, чего стоит Частная Русская опера! Будут знать, кого у себя в Питере ставить отказались!»
В театре начинают гасить свет. Зал пустеет. И сказочный мир Римского-Корсакова угасает вместе со свечами, рассыпается на отдельные мелодии, звуки. Правда тот, кто вошел хоть раз в этот мир, останется в нем навсегда…
Николай же Андреевич спешит назад, в Петербург. Там ждет его служба в консерватории, ждут, пусть и скучноватые, но очень нужные занятия за письменным столом. Ждут воспоминания о сказочных странах, в которых он побывал во время кругосветного путешествия на клипере «Алмаз». И главное, Николай Андреевич вновь собирается вписывать в толстые, аккуратно подшитые нотные тетради свои ни с чем не сравнимые волшебные оперы.
Высокий, немного сутулящийся господин с окладистой бородой и пылающими от восторга щеками покидает театр. К нему мигом подкатывает извозчик. А вслед господину Римскому Корсакову звучит, как это всегда бывает в пустом театре, тронутая сквознячком то ли гусельная, то ли скрипичная струна…
