Я вот что думаю: откуда она началась, эта идея. Я тогда уже взрослый парень был, лет под двадцать семь мне тогда было, поехал как-то на ночь глядя к родителям в Подмосковье. Вышел на станции, дошел до дома, открыл дверь, а вторая — старая деревянная — заперта. А у меня ключ только от новой, железной. А родители — на даче. Ну, думаю, посмотрел я фильм. Электрички уже ни туда, ни обратно не ходят. Я пошел на платформу, долго ходил по ней, мерил время и даже высчитал, что один неспешный проход из конца в конец занимает десять, что ли, минут и что мне понадобится тридцать, что ли, таких переходов до первой электрички. В общем, совсем немного, если считать переходами. Однако на пятом или где-то около того я понял, что дело это утомительное и что должны быть другие способы скоротать время. Я обдумал несколько вариантов, сидя во дворе на качелях. Один вариант был так на этих качелях и перекемарить, но тоже не шибко здоровский. Я тогда понял, что тут же сад рядом, детский. Пошел туда, куда-то там, что ли, перелез, через там, не знаю, забор, лег на веранде и так и проспал на ней до первых, как говорится, петухов.
Ребятишки какие-то на меня глазели утром из-за кустов, потом убежали в игры свои играть… А я лежу — на веранде, в тишине, а где-то вне этого, как говорится, шум большого города, едва слышный. И вот тогда я почувствовал… знаете, это как обнаружить дырку в носке: вот ходишь в этом носке полгода, год и ничего не замечаешь, потом смотришь — дырка. Откуда она, когда появилась — да кто ж ее поймет. А ведь долго истончалась ткань, перетирались нитки, незаметно ни для глаза, ни для пятки. И в какой-то момент — раз, и всё. Вот и со мной тогда так же получилось, носил я в себе, как в мешке, разные ненужные тяжести, а с тех пор и стали они незаметно убывать, рассасываться, только я об этом пока не знал. Как я здесь оказался? Да Володька, с ним дружбу свел. Володька в садике тогда в старшей группе был, он в игры особо не любил, все у забора этого, у железной решетки стоял, смотрел, как мне казалось, прямо на меня, ну вот как знак какой. Я же на работу тогда ходил в офис, на 8 Марта, от Аэропорта, а офис, он оттедова недалеко был, от садика. И в какой-то момент лечу я сам себе самолет на работу и вдруг осознаю важную вещь. Прихожу на работу, сажусь за стол, еще немного соображаю. Беру ручку, лист бумаги, пишу заявление об уходе, и через несколько дней меня уж тут с фонарем не отыскать.
Все, свобода. Ну-ка попробуй теперь мной покомандуй, поговори мне, что делать, что не делать. Пошел в садик, устроился сторожем. Но это так, на первый период, на испытательный срок. Я их понимал: дело, конечно, нешуточное, вообще редкое дело, по таким вопросам к ним никогда не обращались, никаких разнарядок, никаких, там, министерских указаний. Я даже, вот как на духу скажу, не знаю, отчего они, воспитательницы, так вошли в мое положение, не выгнали меня, старого дурака, за ворота. Володька-то, тот уж давно небось школу окончил, а меня пока не гонят, нет, кхх-х-х-ххх-хх-хх… Я же как — сначала подметал, ну, помогал там погрузить-выгрузить, то, сё. А потом, ну, как бы это сказать, потом мне как-то все происходящее за детсадовским забором перестало быть интересным.
Раз — и отрезало. Я-то и раньше без огонька жил, ну, там, происходит что-то в телевизоре и вокруг него, да и пусть с ним. Все больше по инерции жил, мне ведь много не надо. Не сразу это понял, постепенно, как вот, знаешь, часы остановились. И все так сразу стало ясно. Я как-то к Володьке, хороший он был пацан, пристроился, ну там с ним стал норы рыть, армиями командовать, он меня даже своим заместителем сделал и рассказал про колобка. В колобка я не сразу поверил, долго не мог взять в толк, думал, он меня разыгрывает… Да куда там. Однажды увидал его — здоровый такой чертяка, еле катится, в земле после него след остается, глубокая такая колея, и блестит, знаешь, особенно если полная луна… к утру, правда, след всегда исчезал.
Сидим мы за кустами, Володька побледнел, глаза огромные, и дрожит… а я и сам со страху чуть не обделался. Колобок не кажную ночь появлялся, а однажды мы его все же заманили в нору, а там наша армия оловянная, только того колобка и видели. До сих пор не пойму, как колобок, такая громадина, в яму нашу поместился. Она ж длиной мне по плечо и диаметром с мой кулак. Однако наутро просунул я туда руку, чую, что-то зацепил. Вытаскиваю — мать честная — корка хлебная! Как мне Володька и говорил. Съели мы с ним эту корку на двоих и оба враз стали невидимками. А? Не веришь? Ну это я сейчас, чтобы ты меня видел, снял защиту, а так я часто лечу, и никто меня не видит: ни радары, ни люди, ни птицы, ни ангелы небесные. Володька-то в тот же год садик окончил, так мы с ним и расстались. А я вот сейчас в младшей группе уже. Знаешь, что больше всего не нравится? Правильно, тихий час. Все хорошо и великолепно, но не могу я днем спать, хоть ты меня режь. Анна Константиновна в наказание меня к девочкам отправляет, на их половину. Я по ночам только невидимый, а днем девчонки надо мной смеются, мол, дедушку опять наказали, сейчас мы дедушку защекочем. Эх, озорницы, все бы им баловать.
