Русские идут! - страница 185

Десантники вытягивали шеи, пытаясь по движениям Рэмбока понять, на что надеяться. Голос штурмана дрогнул:

– Ах, черт бы все побрал... У меня двое детей... Как это все не вовремя... Почему мы?

– За нами Россия, – ответил командир.

Рэмбок выхватил микрофон, заорал:

– Ты победил, победил!.. Мы сдаемся. Давай договариваться. Что ты хочешь? Какие твои условия?

Из динамика донеслось презрительное:

– Тебе бы адвокатом стать... Но ты легких денег восхотел?

Рэмбок трясся, впервые не зная, как поступить. Некстати вспомнился один из занудных рассказов деда о старых войнах, странных поступках разных народов. Рассказывал, что русские сожгли свою столицу Москву, только бы выкурить захватившего ее Наполеона. Тот велел срочно погасить пожары, но ему сообщили, что губернатор Москвы при наступлении французов велел вывезти из города все пожарные насосы. Тогда Наполеон вскрикнул в ужасе: «Да это скифы!».

– Скифы, – процедил он в страхе и ненависти. – Скифы!

Русский командир услышал, но к удивлению Рэмбока кивнул одобрительно, поднял кверху большой палец:

– Молодец! Что-то да понимаешь.

– Но скифы...

– Да, скифы – мы, – сказал Савельевский негромко. – Мы любим плоть – и вкус ее, и цвет,

И душный смертный плоти запах...

Виновны ли мы, коль хрустнет ваш скелет

В тяжелых, нежных наших лапах?

Он смотрел на огромного налитого силой коммандос и видел, что старый лозунг: лучше умереть стоя, чем жить на коленях – в США не пройдет. Там знают, что лучше жить, чем умереть. Даже на коленях жить лучше. Даже на коленях в дерьме. Даже по горло в нечистотах. Главная ценность – жизнь.

Он сказал громко и с отвращением:

– Сергей, взрывай к черту... Не могу смотреть на эти трусливые рожи. Меня тошнит. Ни капли мужского достоинства.

Рэмбок завизжал:

– Перестань!.. Мы обо всем договоримся!.. Любые деньги!!!

Голос штурмана услышали все:

– Не позорь свою Америку... до такой степени. Все наши разговоры записывает черный ящик.

– Ну и что?

– Расшифруют, – пояснил штурман устало, – дети будут знать, кто как помер.

Рэмбок закричал неистово:

– Что мне потом? Я здесь!.. Я не хочу умирать!.. Какого черта, что подумают после моей смерти!

– Понятно, что подумают...

Голос был усталым, полным безнадежности. Рэмбок закричал:

– Что подумают? Ты прав, что нам до того, что подумают?

– О тебе подумают, что ты... ах, черт... пальцы от пота уже скользкие... Ага, снова зажал... О тебе в Америке подумают, что и они вот такие же, как ты... А в России... В России, может быть, не все так подумают... черт, опять выскользнула...

Пока говорили, пол слегка наклонился, все с замиранием сердца ожидали, что скажет сумасшедший, не мог не заметить, но тот говорил ровно и устало, потом голос медленно налился уверенностью, в которой странно перемешивались печаль и гордость:

– Ага, уже подлетаем... Еще на пару сот метров снизимся... и все. Кто в какого бога верит, молитесь.

– Нет!!! – закричал Рэмбок. Он взмок от ужаса, беспомощности, когда все могучие мышцы ничто, когда элитная часть бессильна. – Не делай этого!!!

Из динамиков донесся голос, который звучал красиво и сильно, в котором трудно было узнать всегда торопливый голосок штурмана:

– Прощай, Россия!.. Будь сильной.

Внизу на земле, всего в километре от КП, окутанного тучей пыли и щебня, задрав головы, следили за снижающимся самолетом. На взлетной полосе спешно очистили место.

Внезапно в серебристом самолете блеснуло, в синем небе вспыхнуло красно-багровое с черным облако. Серебристые части самолета, блестя под солнцем, как крупные градины, разлетелись, а сам самолет, распавшись на три части, страшно нелепо, теряя скорость, устремился вниз.

Среди падающих обломков было множество черных точек. Люди падали как горох, все небо, синее и чистое, покрылось темными точками, словно засиженное мухами оконное стекло. Но это были люди, и внизу в бессилии стискивали кулаки, понимая, что помочь уже не могут, что никакие чудеса техники и снаряжения не спасут от удара с такой высоты.

Из окон КП уже не выметывались длинные огненные хвосты ракет и ракетных снарядов, даже пулеметный треск умолк. Пивнев стоял во весь рост между танками первой линии, морщился от тяжелого грохота, три дня глухим ходить будет, но сейчас не упустит счастливого зрелища.