Я слушал невнимательно, доводы давно известны, только облекает в разные формы, а повторяет все то же:
– Если я откажусь, – спросил я прямо, – меня убьют?
Он словно бы даже смутился от такого прямого вопроса:
– Вы же умный человек, Виктор Александрович... Да что там умный, вы мудрый, все понимающий раньше других. Вас просто необходимо будет устранить... чтобы об этом разговоре никто не узнал, да и разговаривал с вами без маски, а меня знают многие. Но самое главное, что Кречет потеряет такого неоценимого помощника, а также тот шанс, что на ваше место сумеем продвинуть нашего человека. Президентов не обязательно убивать, Виктор Александрович! Достаточно надежно закольцевать.
– Спасибо за прямоту, – сказал я. Сердце мое всколыхнулось только в первые минуты, теперь стучало ровно, даже вяло. Ни страха, ни возбуждения я не испытывал. Возможно потому, что инстинкт сохранения жизни сказал сонно: а чего рыпаться? Ты уже продлил свой род. Двое детей, трое внуков... Можно и обрубить старую ветвь, чтоб не тянула зазря сок из земли, не застила солнце, не занимала место в квартире. – Спасибо... Я думаю, вы догадываетесь о моем ответе.
Он смотрел внимательно, в глазах была настоящая печаль:
– Гордость... Мальчишечья гордость! В таком возрасте... Странно, ведь жертвенность больше присуща молодежи, хотя только бы жить да жить, а старики, что уже одной ногой в могилке, больше цепляются за жизнь. Честно говоря, я ждал решения мудрее.
– Каждый считает себя мудрее других, – ответил я холодно.
Разговаривая с ними, я тяжело пыхтел, изображая отдышку и нездоровье. Когда мне было пятнадцать лет, я двадцатилетних считал стариками, а когда мне стукнуло двадцать, как вот этому крепышу, я был уверен, что сорок лет – это конец, дряхлость. Сейчас мне за пятьдесят, уже не скачу козликом, но, честно говоря, и раньше не скакал, а дочку поднимаю на плечи и ношу по комнате так же, как носил ее тридцать лет тому, когда у нее было не нынешние восемьдесят...
Хрюка внезапно соскочила с дивана, понеслась к двери. Боксеры из-за своего купированного хвоста восторг выражают вилянием всем задом. Сейчас я видел только зад, что энергично заходил из стороны в сторону. Следом раздался звонок в дверь.
Васильев и Иванов переглянулись. Васильев велел шепотом:
– Ни звука!
Хрюка бросилась на дверь, тупые когти со скрипом проехали по обивке. В дверь позвонили снова, Хрюка нетерпеливо взвизгнула. Доносились голоса, звонивший был не один. Хрюка верещала все громче, метнулась ко мне, сообщая, что в дверь звонят, там люди, кто-то принес косточку, ее будут чесать и гладить...
– Тихо, – повторил Васильев, – сейчас уйдут.
Сквозь тонкую дверь слышно было, как на площадке топтались, сопели. Голоса звучали приглушенно, но настойчиво, словно спорили. Послышалось царапанье, будто открывали дверь. Васильев поспешно встал, отступил за холодильник. Иванов нахмурился, торопливо поднялся со стула. Руки его все еще были карманах плаща.
Дверь скрипнула, зад Хрюки исчез, голоса стали громче, смех, на пороге кто-то словно с кем-то дрался, это Хрюка прыгала к кому-то на грудь, обшаривала в бешеном темпе карманы, обыскивала сумки.
В прихожую ступил, оглядываясь по сторонам, Леонид. В руке у него была коробочка зипа. Оглядываясь, где положить, он взглянул в сторону кухни, глаза его округлились:
– Виктор Александрович?.. Ребята, я ж говорил он дома!.. Хрюка и так, и эдак объясняла...
По взмаху его руки в прихожую ввалились Богемов, Марина, что в прошлый раз танцевала голой, с нею милая симпатичная девушка, ее видел впервые... Шумные, веселые, богемные, все наперебой теребили Хрюку, тискали. Леонид сказал виновато:
– Я занес тебе, как обещал, твой зип! Большое спасибо... Мы сейчас уезжаем на дачу, а зип вдруг понадобится...
Он умолк на полуслове, из-за холодильника вышел Васильев. Сердце мое оборвалось. Эти холодные профессионалы вполне могут перестрелять всех. Им что один, что пятеро. Разве что побоятся, что на площадке остался кто-то...
Иванов, словно прочел мои мысли, вышел из комнаты, но, вместо того, чтобы приятно раскланяться, знакомясь, сразу же, отстранив гостей, выскочил на площадку, тут же вернулся. Никого, сказал он глазами напарнику. Дверь закрыл, подпер ее спиной и снова сунул руку в карман.
