Пончик помнил, что вон за тем захламлённым парком должна быть оживлённая трасса, где можно будет взять такси. Забуриться в кабак, снять девчонок пообщительнее и всё забыть. И Незнайку, и антивременит, и всё это дурацкое приключение.
Коротышка Мохнатый стоял под деревцем в захламлённом парке на окраине Солнечного, поджидая зазевавшегося прохожего. Настроение у него было хорошее, день прошёл насыщенно, как и предполагалось. Не то чтобы Мохнатый был от рождения жадным, но всё же ночь без охоты была для него не в радость, да и отцовское наставление про луковицу напоминало, что времени терять не следует никогда. Мохнатый поглаживал верный «Акбар», напряжённо вглядываясь в темноту парка.
Солнечный круг над городом окончательно закатился на западе. Небо стремительно чернело, тьма поглощала Солнечный.
Стрельба по тарелкам
Олег Дивов
Рано утром Будкин, Шапа и Варыхан отцепили от мотоблока пушку, развернули её к цели, уперли сошники в рыхлую сырую землю. Будкин открыл затвор, присел перед ним, раскорячась неловко. Зажмурил левый глаз и, глядя в канал ствола, начал командовать:
— Шапа, лево чутка. Теперь выше. Много взял, ниже давай. Стоп! Ну, попалась, родимая. Точняк под башню, мужики. Уж со ста шагов не промажем.
Летающая тарелка сидела посреди картофельного поля, утонув в нем посадочными опорами по самое брюхо.
Пушку Будкин ещё в том году купил у городских, сорокапятку, за самогона ведро. Без прицела, без колес, зато дали снарядов три ящика — бронебойные, осколочные, картечь, особо картечь советовали.
— На кабана, — сказали, — лучше нету. Засядешь в поле, свиньи эти как выйдут картошку жрать, а ты хрясь, и все стадо — готовые шашлыки.
Будкин к картечным снарядам отнесся не по-крестьянски, бесхозяйственно, заглянул в ящик да и говорит:
— Какие-то гнилые они. Сами с такой картечью на шашлыки ходите. Вон у вас собаки дикие на пустыре, хрясь — и того. Ящик возьму, пригодится, а колбасу эту синюю на фиг.
Пушку Будкин поставил в дровяной сарай и там всю зиму с ней вечерами при коптилке возился, ржавчину обдирал. Жена сначала ругалась, потом рукой махнула — пускай сбрендил мужик, зато не пьет, зимой-то самое оно запить. А Будкин по весне орудие заново покрасил, колеса наладил от телеги, стала не пушка — загляденье. Маленькая, аккуратная, под колесами чуток подкопай, она на лафет садится — и не видать её.
А врезать может — клочья полетят, у Будкина прадед как раз с сорокапяткой полвойны прошел, в истребительном противотанковом полку. Черная эмблема на рукаве, двойной оклад, и кто после трех боёв жив остался, тот везунчик, а кто год провоевал без царапины, того не иначе сам Господь в темечко чмокнул. Бывало, ночью прадеда накроет, он сядет на кровати и давай с закрытыми глазами орать на всю избу — за Родину, за Сталина, прямой наводкой бронебойным по фашистской сволочи, господабогадушумать!
Будкин так и отвечал, когда соседи его подкалывали насчет орудия — это в память о любимом прадедушке. И вообще, авось пригодится, на селе всякое бывает, сами знаете, прямой наводкой бронебойным никогда не лишнее.
Вот под самую осень и пригодилось.
Тарелка сверзилась в поле вечером, прочертила небо горячей пламенной струей да хлобысь на пузо. Как рассвело, мужики сбегали, поглядели — и к Будкину. Сказали, лежит там закопчённая такая, потрескивает тихо, а чего в ней внутри — не разбери-поймёшь, вроде кто-то ходит и железом гремит. Чинится небось. Вот бы ему пушку твою предъявить, чтобы разговор по понятиям сложился. А то он починится и улетит, а картошку-то потравил, гадюка, основательно, как раз её через пару недель копать.
Да не вопрос, Будкин говорит.
Тут соседи пришли. Слева Лёха Шаповалов, сам поперек себя шире и морда страхолюдная, но глаза добрые, мухи не обидит, если та его не укусит, а тогда уж держись, избу раскатает, пока муху догонит. Справа Стас Варыханов, егоза мелкая, вороватая, зато руки откуда надо, и вообще продуманный до делов мужичок. Нынче оба смурные, трезвые и при ружьях, значит, готовые на все. Сами пришли, главное, и не звал их никто.
— А вот и расчёт орудийный! — Будкин обрадовался.
