В качестве дополнительного страхующего, на случай крайнего обострения отношений с владычицей морей, осваивался ход вокруг мыса Горн, где можно было рассчитывать на относительный нейтралитет Бразилии, почти дружественной Аргентины, и даже проанглийская Чилийская республика все же не была ее прямой колонией; наличие современных портов делало его тоже удовлетворительным; двигаясь по диагоналям двух океанов, вне зон мирового торгового судоходства, и обозрений с берегов, эскадра становилась невидимой и непредсказуемой, могла совершенствовать все виды подготовки беспрепятственно, с учебными и боевыми стрельбами; до прорытия Суэцкого канала он был кратчайшим для плавания на Дальний Восток.
Вместо этого Рожественский избирает обходной путь во-круг Африки, через три океана, в протяжку берегов единственно пригодные пункты снабжения и судоремонта на которых только английские, совершенно катастрофический при любой крупной корпусной аварии, вследствие чего эскадра окружается громадным количеством обеспечивающих и ремонтных судов, и превращается в барыню, переезжающую из Москвы в подмосковную. Это делает сразу невозможным участие в общем походе старых кораблей типа «Наварина» и «Сысоя»; их приходится отправлять по наплаванной дорожке через Средиземное море и Суэц, то есть делить эскадру, что влечет неблагоприятные по-следствия для общей сплаванности соединения, единообразия подготовки и тактических воззрений начальствующих лиц, выработка которых и без того предельно осложнена разнобоем характеристик кораблей с 22-летним разбросом годов постройки («Донской» – 1883 г., «Орел» – 1904 г.), но Рожественского это немало не останавливает. Выйдя из Либавы со сборищем кораблей, каждый из которых «ещё тот тип» толи по неожиданности новизны, толи по забытости старости и вполне осознавая это – в книге его обожателя-подчиненного В. Семенова «Расплата» приводится эпизод: наблюдая превосходно маневрирующие английский крейсера в Бискайском заливе, Рожественский с прорвавшейся тоской произнес «Эх, мне бы такие!». Но сделать «такие», это и есть задача флагмана, разделение же эскадры у Гибралтара прямо перечеркивают какую-либо возможность ее худо-терпимой сплаванности, тем более боевой сплоченности, уже не судов – звеньев: какие-то иные приоритеты господствуют в соображениях русского адмирала, нежели стержневое для флотоводца – обратить корабли во флот.
Посланный через Суэц, многократно плававший в этих водах адмирал Фалькерзам разумно организует переход через тропики, в сбережение команд запасается даже пробковыми шлемами для палубных вахт и покойно приходит к указанному сроку в назначенный ему пункт, в уважении офицеров и доверии команд. Вопреки тому экипажи Рожественского надрываются в чудовищной работе, перегружая в море в экваториальных широтах, при самой примитивной механизации, талями, уголь; ремонтируясь на ходу – что можно бы скрипя сердцем оценить положительно, как выучку трюмной и механической части; и почти не занимаясь подготовкой боевых частей и ходово-маневренными учениями, что сразу обесценивает все муки похода – боевой корабль, это прежде всего пушка в броне, выгребающая морем.
Рожественский, многократно ходивший в тропических широтах, разрушает неукоснительный распорядок таких переходов: общие работы только утром и вечером, по прохладе – отдых всей не обеспечивающей движения части экипажа днем, по жаре; купание в парусе ежедневно и баня через 3 дня; замена водки в «государевой чарке» ромом (хорошо или плохо морякам пить, судить не мне). Как взбесившийся кабан он набрасывается на все, что исходит не от него, установлено до него, решено не им. Когда «испорченный» мягким Фалькерзамом командир крейсера «Светлана» Шеин, обнаружив непомерный характер указанной бункеровки угля, прибыл доложить об этом командующему, тот увеличил норму на 200 тонн, выгнав офицера площадной бранью – исполнение приказа привело к аварии, расперло борт. Кажется Рожественский поставил себе в задачу воевать с авторитетом лиц, заслуженном ими вне его произволения: на эскадре, собравшей цвет морского офицерского корпуса, лучшее, что имелось тогда в России, адмирал во всеуслышание называет 2-го флагмана Фалькерзама – «Мешок с навозом», могучего рослого каперанга Миклухо-Маклая (брата знаменитого путешественника) – «Двойной Дурак», опытнейшего командира «Наварина» Фитингофа – «Рваная Ноздря»… литой стати гвардейца командира «Александра III» Бухвостова – «Вешалка для мундира». Все эти офицеры сложили головы на походе и в бою, отчаянно-безнадежно, как Фитингоф и Миклухо-Маклай, или яростно-пылко, как Бухвостов, несколько часов немыслимыми пируэтами уводивший эскадру от японских ударов по выводу из строя флагмана и дважды сорвав охват колонны кораблями Того – нет, ничем, кроме как Проститутка Подзаборная («Аврора»), Инвалидное Убежище («Сысой Великий») в изъявлениях командующего они не означались. Возникает даже подозрение о мотивах подбора тех или иных офицеров, за опытность ли прибран 2-м флагманом эскадры Фалькерзам, – или за то, что по крайней внешней несуразности, неряшливости и фальцету бывший посмешищем, при всех своих заслугах и знаниях, любой офицерской сходки; более определенно можно утверждать, что 3-му флагману эскадры адмиралу Энквисту (в оценках Рожественского – «Пустое Место» – но, простите, вы же его и выбирали, господин хороший!) отсутствие серьезных военно-морских достоинств способствовало вдруг переместиться с покойно-почётной должности многолетнего командира Николаевского порта на мостик флагмана крейсерского отряда – и, честный швед, он совершенно этого не хотел!
