Так было всегда. Покупая новую палатку, он думал о том, что эта палатка пригодится ему, когда он соберется в прекрасную далекую дорогу, на берег океана, к пальмам и шороху волн… Но палатка пылилась в стенном шкафу, и теперь Иван знал, что уже никогда не достанет ее оттуда, не развернет, не поставит в тени пальм на далеком южном острове. Не будет ни ночного костра, ни парусов, наполненных ветром, ни смуглокожих полногрудых туземок с татуированными лицами и цветами в волосах.
Когда-то он был женат, но о супружеской жизни вспоминать не любил — считал ее потерянным временем. Одним своим присутствием жена словно бы насмехалась над мечтами Ивана о будущем странствии. Она не скрывала, что считает мужа ненормальным, ленивым и тупым эгоистом, жалким циркачом, который не несет в дом деньги, а тратит их только на свои причуды, загромождая квартиру всяким барахлом. У жены были свои мечты, не имеющие ничего общего со странными прихотями мужа. Ивана она не понимала, да и сам он тоже не хотел понимать жену. И развод был естественным завершением этой несчастливой семейной жизни.
«Сдохни на обочине! — сказала ему на прощание жена. — Миклухо-Маклай хренов!»
Уход жены ничего не изменил в жизни Моховчука. Правда, он стал чаще захаживать в картографический магазин на Кузнецком мосту и коллекционировать туристские карты, которые с увлечением и надеждой изучал от корки до корки, а потом прятал навеки в ящик письменного стола.
А ведь у него было все или почти все, чтобы отправиться наконец-то в путешествие, о котором он мечтал с детства: был отличный американский рюкзак, была легкая байдарка, был непромокаемый финский костюм для рыбалки и новые болотные сапоги, был японский спиннинг с набором блесен и воблеров, были надувные матрасы и теплые, из собачьей шерсти носки и, наконец, была белая «Нива», в багажнике которой лежала без дела портативная коптильня для рыбы, газовая плитка, компактный несессер с набором легкой и удобной в дороге посуды, были чайник и котелок… У него все это было! Но тот человек, вчерашний, совсем другой человек, который бредил кочевьями и кострами, исчез без следа, растворился, как ночная мгла за окном, как колечки табачного дыма, как сон…
Пузырек с соляной кислотой, которую он плеснул в лицо Светлане, стал залогом нового будущего, пусть даже совсем не того, о котором он мечтал. И этот новый открывшийся путь был для него не менее заманчив, чем прежний.
Моховчук налил в стакан еще немного вина, но не успел сделать глоток, как зазвонил телефон. В тишине комнаты трель телефонного звонка показалась слишком резкой — неуместной, что ли. Как капли крови на молочно-белой груди той красотки… Но этого звонка Моховчук ждал с нетерпением. Он схватил трубку.
— Слушаю. Да, это я… Что скажешь?.. Ага… Хорошо. Топайте ко мне прямо сейчас. В дверь не ломитесь: она открыта. Ага… Я жду.
Иван аккуратно положил трубку на рычаг и нервно затушил окурок в пепельнице.
— Отлично… Просто замечательно. Дело почти закончено. Осталась ерунда, сущая безделица…
Он вскочил с кресла, прошел на кухню и достал из холодильника запечатанную бутылку водки. Он уже не раз прокручивал в голове эту сцену, и потому все его движения были четкими, почти механическими. Не торопясь, без суетливости Моховчук отломил головку у ампулы, наполнил шприц жидкостью изумрудного цвета, аккуратно, чтобы не сломать иглу, проколол пробку и влил содержимое шприца в водку. Затем встряхнул бутылку, поднес к глазам. Водка почти не поменяла цвет — осталась такой же прозрачной, только, может, чуть с зеленоватым оттенком. Когда хлопнула входная дверь и в комнату, переминаясь с ноги на ногу, вошли двое парней, Иван сидел в кресле — курил.
Некоторое время парни нерешительно топтались у стены, удивленно разглядывая комнату, похожую на филиал охотничье-рыболовного магазина. Затем один из них, худой, высокий, с немытыми патлами, собранными за спиной в косичку, решительно шагнул вперед. Он поднял руку, видно собираясь грохнуть кулаком по столу, требуя обещанных денег, но, поймав взгляд Ивана, осекся.
— Привет, — сказал он, пряча руки за спину. — Вот… Пришли.
