Опять же я бы и про Сатарова не стал упоминать — в конце концов пейзажик неземной красоты с несущейся через лес на закате птицей-тройкой лучше висящего над столом портрета генсека (или не лучше? Нет, все же лучше, пусть разница и невелика). Но дело в том, что вкус в стиле «сделайте нам красиво» в современной России не то что даже обнаглел — он просто уверовал, что это вот он и есть «прелесть что такое». А все остальное — это попытки неудачников нам насолить. Но мы всем этим козлам, бэконам-мондрианам и «Синим носам» с их целующимися в березовой роще ментами (вот ведь похабень развели, прав был Хрущев — «пидорасы!») покажем фигу. Причем этот новый русский эстетический вкус — в духе пелевинского «солидный Господь для солидных господ» — уверен, что и за границей все точно так же, просто они завидуют нам, а оттого и гадости говорят.
Вот, скажем, сидел я недавно в приятной компании в ресторанчике в марсельском порту, ел буйабес. Хозяин ресторана, услышав русскую речь, подошел. Завязался разговор, и вдруг он спросил, правда ли, что богатые русские дико боятся покушений на себя, и всегда ли они требуют, чтобы ресторан очистили от всех посетителей, и приезжают ли на невероятных машинах с кучей охраны. У него такое вот этим летом было.
— Да ладно, — махнули мы рукой, — ну, какой-нибудь наворовавшийся идиот. А что, сильно смахивало на приезд мафии?
— Сильно, — сказал хозяин. — Только это была не мафия. Это был ваш мэр. Вот за тем столом сидел. В гавайской рубашке в цветах. Я столько охраны в жизни не видел.
И вот, признаться, в Марселе я не сдержался, а сейчас прикусываю язык. Потому что Юрий Лужков — наисимпатичнейший мужчина, и марсельскому ресторатору следует радоваться, что такого замечательного клиента Бог принес. Не все же кормить так и не обзаведшуюся бодигардами шантрапу.
Чего стесняться-то?
Я вот, вернувшись из Франции, чуть ли не на следующий день прочел в «Ведомостях» интервью с Еленой Батуриной, цитирую: «Я, честно говоря, с ужасом гляжу на Венецию, на эти жуткие облупившиеся дома — страшное зрелище на самом деле».
Редкого вкуса женщина! И говорит все правильно. Итальяшки трясутся над своими старыми камнями от бедности. А на самом деле венецианское дерьмо нуждается в капремонте с частичным сносом. После чего новенький Палаццо Ка-д’Оро можно будет покрыть, наконец, золотом от ступенек до крыши, чтобы соответствовать названию. (Думаю, людям такого вида должен нравиться Лас-Вегас: все чистое, железобетонное и та же Венеция в казино воспроизведена — в натуральную величину.) Вот, Иверскую часовню, храм Христа Спасителя, половину Китай-города, все Царицыно воспроизвели — и что? Лепота: народ гуляет, деньги тратит, Богу молится — что еще нужно для счастья? И самое главное: кто сказал, что ЭТОТ вкус (которого в России все меньше и меньше стесняются, эвона и в Питере уже в монолите на Невском каждый десятый дом), что он хуже?
И это очень важный вопрос.
Потому что четкий ответ, почему вкус всех этих гнутоножечных яхтовладельцев, всех этих сановновыездных чиновников ужасен, очевиден только тем, кто смеется над ними.
И лично мой ответ таков.
Эстетическое отношение искусства к действительности состоит в том, что искусство, как и жизнь, не может остановиться в развитии, ибо остановка в развитии означает вовсе не жизнь, а смерть. Вещь, точь-в-точь повторяющая шедевр, будет не шедевром, а в лучшем случае копией, в худшем — подделкой. Я уж не знаю, почему так искусство устроено, — может быть, затем, чтобы человек мог реализовать шанс на бессмертие, который искусство, безусловно, дает, — но устроено оно именно так. Повесть с десятком страниц описаний природы в стиле «солнце осветило мириады капель росы на просыпающихся травах и заиграло бриллиантом в каждой из них» сегодня может написать либо идиот, либо пошляк, хотя именно так писал Тургенев, который ни первым, ни вторым не был. Нельзя писать «под Шишкина», «под Дали», нельзя строить «под Растрелли», нельзя шить «под Вивьен Вествуд» — именно потому, что это уже написано и построено Шишкиным, Дали, Растрелли, Вествуд. Самый дешевый стиль в искусстве — это историзм, эклектика, когда понадергано отовсюду, но в отличие от постмодернизма выдано за свое.
