Произнеся короткую молитву, расстрига придвинул к себе котомку и вынул оттуда завернутые в чистую тряпицу хлеб и сыр. Глиняная фляга с водой была здесь же — расстрига наполнил ее из родника несколько часов назад, и фляга все еще была прохладной на ощупь.
Доставая флягу, он наткнулся еще на один сверток, надежно упрятанный на самом дне котомки, и сначала отложил его в сторону, а после, передумав, вынул и развернул у себя на коленях. В свертке находилась сделанная вручную копия старинной рукописи — не точная, без рисованных буквиц и прочих излишеств, и не на пергаменте, а на простой плотной бумаге. Шрифт тоже был попроще, без этих неудобопонятных завитушек, коими в старину так любили от скуки украшать свои труды монахи-переписчики; однако тот, кто копировал рукопись, сохранил в неприкосновенности текст и даже оставил большие пробелы в тех местах, где буквы были уничтожены беспощадным временем.
Жуя хлеб с сыром, расстрига бережно разгладил бумажный свиток на колене и снова, уже в который раз, вчитался в знакомый до последней закорючки текст, пытаясь разгадать его загадку. Увы, ответ на главный вопрос скрывался не в самом тексте, а в одном из многочисленных пробелов, коими пестрела копия. Вздохнув, расстрига отложил свиток, вынул из фляги деревянную затычку и сделал несколько богатырских глотков.
— Благодать, — сказал он и утер губы рукавом подрясника. — Эх, благодать!
Он вогнал пробку на место ударом ладони и быстро покончил с едой. Сидеть на травке было хорошо, однако дело, сколь бы сомнительным оно ни казалось, не терпело отлагательств. Расстрига думал об этом, натягивая тяжелые сапоги и сквозь гриву спутанных волос косясь на белевший в траве свиток.
Убирая свиток в котомку, он подумал, что архиерей, видимо, не напрасно поручил сие богоугодное дело ему — грешнику, никчемному человеку и нерадивому слуге Господа. Были, конечно же, под рукою у архиерея иные, более достойные и более просвещенные, но ни один из них, пожалуй, не выжил бы в той стычке на берегу Вихры. Да и разве одна она была, та стычка? На Руси и без разбойников во все времена хватало охотников почесать кулаки о первого встречного-поперечного, да и в воpax святая Русь никогда не испытывала недостатка. Так что архиерей, верно, знал, что делает, отправляя в эту дорогу не отшельника-анахорета и не просветленного настоятеля какого-нибудь большого храма, а плечистого расстригу с пудовыми кулаками, который и сам недалеко ушел от лесного разбойника.
Расстрига поморщился, вталкивая ногу в голенище сапога, и подумал: «Деньги, деньги... Повсюду они, никуда от них не денешься». Даже великое сокровище духовной мысли, которое его отправили разыскивать, намертво связано с деньгами: мало того что лежит оно, вернее всего, в сундуке с золотом и каменьями-самоцветами, так и само по себе стоит целого состояния.
Свиток, столь бережно хранимый расстригою на дне его объемистой котомки, содержал в себе отрывок из недавно найденной при раскопках в одном из разрушенных монастырей летописи, вернее, описи богатств, хранившихся некогда в бесследно исчезнувшей казне царя Иоанна Васильевича, прозванного Грозным. Казну сию, именовавшуюся еще и библиотекой, долгое время считали утраченной безвозвратно — не то кем-то украденной, не то растраченной, не то и вовсе никогда не существовавшей. Множество раз ее пытались найти, но никто не преуспел — ни церковь, ни царевы порученцы, ни отчаянные головы, коих во все времена на Руси было хоть отбавляй. На библиотеку — или казну, если угодно, — махнули рукой, но тут вдруг всплыла эта рукопись, и старая лихорадка вспыхнула с новой силой, особенно после того, как в списке было обнаружено упоминание об одной книге — книге, которой, как считали все, кому до этого было дело, просто не могло быть на свете. Именно эту книгу и должен был отыскать расстрига — либо отыскать, либо доказать, что она не существует.
«Дело сие важнее, чем может показаться, сын мой, — сказал расстриге архиерей перед тем, как проводить его в дорогу, — потому что книга, о коей идет речь, может сыграть важную роль для всей православной церкви. Золото, каменья всякие — прах, зола. Но книга сия, коли попадет не в те руки, может оказаться опаснее любой ереси, любого раскола. Вера православная может пошатнуться через это сочинение, и враги православия по всему миру восторжествуют. Я молю Господа, чтобы она не нашлась, и знаю при том, что, покуда она не отыщется, не будет мне покоя ни днем, ни ночью. Ибо, пока ее не нашли мы, существует опасность, что она попадет в руки папистов, и тогда...»
