— Работать все равно будешь крысоловом, — предупредил я. На это горностай согласился. — Отлично. С этим вопросом покончили, теперь займемся другим. Где у нас молоко?
Поставив блюдце перед печкой, мы с горностаем затаились, даже дышать старались пореже. Ерофей свой парень, но только если вы его уже заметили. До того он будет старательно прятаться. Я полагаю, что он просто страдает гипертрофированной мнительностью. Лапоть мол, сермяга, деревня неотесанная, пережиток… Лапти у него и вправду имелись. Один мой знакомый журналист прислал из Кельна, Ерофею как раз впору пришлись, я и отдал.
Много времени прошло, прежде чем под печью послышалось шуршание, и зажглись два зеленых огонька. С непривычки многие пугаются, увидев в темноте глаза домового, что Ерофея смущает еще больше. Зибелла осторожно толкнул меня лапкой. Не прокарауль. Я прижал палец к губам.
Томительно тянулись минуты. Наконец под печкой раздалось старческое кряхтение и покашливание. Ерофей любит пококетничать возрастом. Четыреста лет, не шутка. Но сам, между прочим, до сих пор зайца на бегу ловит. Он еще долго вздыхал и ворочался прежде чем рискнул выползти наружу. Первым высунулся остренький носик, потом возникла шкиперская бородка — Ерофей однажды прочитал «Петра Первого» и принялся усиленно догонять запад.
Зорко осмотревшись, домовой,наконец выполз наружу. Он смотрелся довольно комично в детском джинсовом костюмчике и лаптях. Основания бояться насмешек он создавал себе сам.
Ерофей долго принюхивался к молоку, подозревая, как обычно, какое-то коварство, чесал в затылке, думал. Но решился — поднял блюдце, осторожно подул на молоко, словно оно было горячим, вытянул губы трубочкой…
Я толкнул пальцем Зибеллу, и тот тенью скользнул с лавки на пол. Выждав немного, я внушительно кашлянул. Ерофей переполошился, уронил блюдце, облился молоком и кинулся обратно под печку, но дорогу ему уже отрезал горностай. Ерофей пискнул от испуга, но потом узнал Зибеллу и неприветливо бросил:
— Это опять вы, — и принялся огорченно рассматривать мокрые штанишки.
— Мы, Ерофеюшка, — льстиво подтвердил я.
— Зачем припожаловали?
— Есть интересное дело для тебя.
— Какое? — Ерофей был непреклонен в своем раздражении и явно намеревался поскорее удрать.
— Только ты и можешь выручить.
Зибелла неистово закивал, я даже испугался, что у него голова отвалится. Горностай всем видом показывал: только на домового и надежда. Ерофей вздохнул.
— Говори.
— Нужно вывести дух поганый из дома.
— Что, своего домового там нет, что ли? Куда смотрит, лежебока? Распустились, обленились… Ох, и молодежь…
— Да нет там никого, Ерофеюшка. Только что построили.
Ерофей неодобрительно поцокал языком.
— Ну и бестолковый же нынче народ пошел. Избу рубят — серебряный рубль под угол не кладут. Того не ведают, скупердяи несчастные, что стократно за свою жадность заплатят. В горницу кошку-муренку вперед себя не пускают. Откуда же счастье в доме возьмется? Домового хозяйство стеречь не зовут. Несерьезные люди.
— Вот-вот, — радостно подхватил я. — А нечисть-то и рада, пользуется глупостью человеческой. Людям пакости строит. До смерти убивать начала.
— Даже? — равнодушно заметил Ерофей. — Значит они сами виноваты. К правильному человеку никакая пакость не пристает. Вот тебе беси лукавые не досаждают. А то забыли дедич и отчич своих, корни подрубили, над древним надсмехаются…
Терпеть не могу, когда Ерофея вдруг заносит на смесь русского и нижегородского. Может ведь говорить по-человечески, но вдруг начинает капризничать. Приходится умасливать, куда денешься, если действительно нужен? Но кончим, там я поговорю с ним иначе.
— Ошибаешься, Ерофеюшка. Хорошие это люди, только темные. Так это не вина их, а беда. Да и нечисть уж больно скверная. Специально подобранная, нарочно засланная.
— Нет, не ошибаюсь, — уперся Ерофей. — Вот, на приятеля своего посмотри. Тоже готов от своего рода-племени отказаться, к чужим примазаться.
Зибелла, естественно, оскорбился.
— А ведь меня тоже обидеть хотели, — вскользь заметил я.
— Тебя? — Раздражение Ерофея начало переключаться на других.
