Они оба были обеспокоены и при этом заметно смущены. Особенно отец. Все время говорил что-то невпопад, пытался шутить, каждый раз неудачно, отводил в сторону глаза.
Мама принесла мандарины. Огромный шуршащий кулек. Лежат теперь на тумбочке рядом с кроватью и пахнут. Либо в запахе мандариновых корок действительно есть что-то хвойное, либо для нас он настолько неотделим от Нового года и елки, что воображение само добавляет недостающие оттенки.
Я не сказал им того, что знаю о руке. О том, чем все может закончиться. Впрочем, они, скорее всего, поговорили с врачом. Да и мама была здесь уже не в первый раз, наверное, давно все выведала, просто вида подавать не хочет.
Кстати, о Новом годе. В конце декабря папа всегда приносил домой живую елку. Мама говорила, что ей жаль деревья, что давно пора купить искусственную, но тут мы с папой были заодно. Так и вижу его, входящего домой с мороза, с еще не растаявшими снежинками на пальто и шапке, красными щеками и разгоряченным дыханием. Пока он не закрывал за собой дверь, изо рта у него вырывался легкий парок.
Мама в итоге каждый раз сдавалась: папа елку, в конце концов, не из леса принес, а купил уже срубленную, так что все равно пропала бы, а так всех нас порадует. И мы вместе принимались ее наряжать.
Ничего, конечно, особенного, у всех есть подобные воспоминания. Но какими же мы были тогда счастливыми. И вот снова декабрь, я лежу в больнице, родители, не разговаривавшие больше двадцати лет, стоят у моей кровати и не знают, что сказать.
Все попытки завязать отношения с девушками заканчивались примерно одинаково. В целом напоминает мои отношения с музыкой, но уже без твердой маминой руки, которая неизменно ставила бы меня на место. Личная жизнь на то и личная, разбирайся сам. Проблемы в том, чтобы кого-то заинтересовать, у меня никогда не было. На худой конец всегда можно что-нибудь слабать на пианино: это действует безотказно.
Проблема была в другом. Как и в случае с музыкой, мне не хватало усидчивости. Вначале все всегда шло идеально, потому что получалось само собой. А вот дальше начинались неизбежные трудности, столкнувшись с которыми я спешил дать задний ход. Так продолжалось до тех пор, пока я не полюбил по-настоящему. Только вот понял я, что люблю, уже поздно.
Она не знала, что я музыкант, да и познакомились мы, в общем-то, случайно: разговорились в автобусе. Точнее, разговорился я, потому что рядом со мной села девушка… Скажешь «красивая», попробуешь описать — будет непонятно, потому что есть и красивее. А что еще может зацепить при первом взгляде? Попробую все-таки объяснить. Мы все как-то пытаемся представить, нафантазировать себе идеального спутника или спутницу. Даже если не рисуем в воображении конкретных черт. Просто вот такой удивительный человек, который по каким-то трудноопределимым качествам сразу распознается как свой. И, представляя себе его (ее), сразу же внутренне соглашаемся с тем, что такого (такую) нам никогда не встретить.
Именно такая девушка села рядом со мной в том автобусе. Поэтому сказать, что я влюбился, будет несколько неточно. Я, что называется, дождался. Так мне, во всяком случае, показалось. А проверить это можно только одним способом — немедленно с ней заговорить, пока не исчезла.
И я заговорил. Мы прожили вместе год.
Первые дни, может быть, и недели она вела себя сдержанно, у меня даже временами складывалось ощущение, что она не очень понимает, чего я от нее хочу. А потом произошла резкая перемена. Я пригласил ее на концерт. Она дождалась меня после окончания. Мы гуляли по набережной. А потом остановились. Целовалась она так, как будто делает это последний раз в жизни.
— Ты сел за рояль, и я вдруг поняла, как сильно тебя люблю.
Прочитаешь такую фразу в какой-нибудь книге и подумаешь: «Пошлость и выдумка». Но это была не книга, и я был счастлив до дрожи.
Это как с декабрем, про который все понимаешь, когда он уже закончился.
Я лежу в больнице — с повреждениями, от которых, возможно, до конца так и не оправлюсь. Я не знаю, смогу ли снова играть, а по-настоящему, как мне кажется, чувствовать музыку начал лишь несколько лет назад.
