Ввели наскоро причесанную Нину в халате. Она равнодушно посмотрела на внуков и в упор не заметила дочь и зятя. Села, скрестила руки на коленях – и окаменела, устремив взгляд в окно. Рот у нее был полуоткрыт, и стоящая сзади нянька время от времени не очень нежно утирала ей подбородок твердым вафельным полотенцем.
– Мам, ну как ты? Владик, поздоровайся с бабушкой… Забрать бы её на праздники домой, но ведь тут же примется за прежнее. Звонит, рассказывает соседям и знакомым, что мы с Эдиком хотим утопить ее в какой-то розовой ванне. У нас и нет такой, правда, Эдик? Розовый цвет – так пошло. Одна ванна у нас малахитовая, – с удовольствием загибала она пальцы, – другая в витражах. Ту, что в подвале в особняке, мы переделали в сауну. О какой розовой ванной она твердит? Пишет письма в разные инстанции. А ведь Эдик известный человек, это вредит его имиджу.
Нина напряженно смотрела в окно. Она все вспоминала, с какого дня, с какого часа и какой минуты забыла, перепутала свою настоящую, протекающую в данный момент жизнь, с прошлой, из воспоминаний?
Когда положила мокрый сверток с осипшим, икающим внучонком на стол в мэрии, а ей сказали:
– Женщина, что вы себе позволяете? Немедленно освободите стол. Сейчас вызовем юриста, и он вам всё объяснит.
И вызвали юриста, и он объяснил:
– По-настоящему третье тысячелетие начинается 1 января 2001 года, до него еще целый год. Так что ваш внук совершенно обычный ребенок, понимаете? А настоящему первенцу третьего тысячелетия еще предстоит народиться.
– А-а! – кричала Нина, подымая заходящегося плачем внучонка, сыпля вокруг мокрыми пеленками. – Не настоящий?! Кого на этот раз, настоящего, по блату подберёте? Сталина на вас, зажравшихся, нету!
Когда-то с ней это уже было… После тех страшных казенных, издевательски прозвучавших слов она мучительно прокручивала заново: вот она кладет на стол Юльку… Стоп, почему Юльку? Ну да, она точно помнит, Юльку. Но при чем здесь двухтысячный год?!
– Мам, пожалуйста, не делай вид, что нас не узнаешь. Будешь вести себя хорошо, мы заберем тебя домой, слышишь? – тормошила ее дочь.
…Да вот же она, дочь Юлька, большая какая, господи. Такую на стол не положишь… И ведь делает вид, что ничего не произошло. Это она посторонних людей остерегается. Она и хлыщ этот, Эдик. Понимают, что вокруг люди, и в случае чего Нина позовет на помощь.
– У! – злорадно погрозила она кулачком дочери. – Что, не вышло по-вашему? Душегубцы.
Ишь, сидят, вид делают. Как будто в помине не было той ночи. Замышляли черное дело, да Бог не попустил. Когда Нина проснулась и пошла на кухню попить воды… да, воды попить. По дороге не удержалась, заглянула в ванну полюбоваться, какая она, прямо из мечты, даже лучше. Перламутро-розовая, с рельефными бордюрчиками, вся с пола до потолка в мелкую розочку. И рамка у зеркала в кокетливых крутых розовых завитушках.
Каждый вечер Нина совершала ритуал, каким она видела его в женских фильмах. Спущенный с плеч махровый халат мягко скользил к ногам. Она переступала через него, поднималась в ванну, погружалась в пышную потрескивающую шапку ароматной пены. Часами нежилась, время от времени пуская горячую воду, иной раз и задремывала…
…Ага, значит попить воды. В кухне горел свет. Там за закрытыми дверями Юлька с хлыщом шушукались о чем-то. О чем? И Нину пронзила давно томившая жуткая догадка, как она раньше не сообразила! Несомненно, дочь с зятем планировали, как будут освобождать метры, избавляться от родной матери! В последнее время Юлька ворчала, что Нина подолгу занимает ванную, ребенка не искупать. А что, дождутся, когда мать задремлет в ванной… Мало ли пожилых людей тонет в собственных ваннах?! Никто и разбираться не будет.
Вот тебе и халда и распустеха Юлька, вот тебе и сонный хлыщ Эдик, откуда взялось. Нина метнулась к входной двери, рванула замки и с криком: «Люди!»-босиком, в одной ночнушке выскочила во двор. Вокруг – тихо падающий синий снег, переливающийся алмазной крошкой под фонарями, спящие многоэтажные дома…
Потом – пронзительная сирена «скорой помощи», искаженное лицо плачущей (притворно, конечно) Юльки. Потом – эта вот загородная больница.
