Алнис катился по насыпи вниз. Рюкзак теперь оказался кстати, он замедлял слалом. Алнис не раз читал в художественной литературе о том, что перед смертью человек успевает очень многое передумать. Он неоднократно открывал глаза, чтобы уловить последние впечатления окружающего мира. Приземлился прямо за столбиком. Кипен все же точно рассчитал катастрофу — не дай бог упасть на столбик; весной Алнис уже вставил один искусственный зуб за двадцать рублей… Прямо перед глазами лежали осколки стекла. Археологической ценности они не представляли, у предков не было бутылочных фабрик. Значит, пил и разбивал о столбики бутылки наш современник. В уголовном кодексе такое деяние не запрещается, поэтому и не судят за битье бутылок. Современник был богатым — на стекле еще держалась этикетка с тремя шикарными звездочками. В компании были женщины, иначе купили бы простое белое. Последовал первый поворот вокруг продольной оси вниз под гору. Второй слой цивилизации: папиросные огарки, изжеванные окурки сигарет. Кому вы теперь нужны… Пыль покрасила травку в грустный цвет резеды. Единственное светлое пятно среди былинок — синяя ласточка вместе с серебряной бумажкой долетела от конфетной фабрики до придорожной пыли. Следующий кувырок… и третий культурный слой. Капли Зеленина, шампунь для волос и "Рижская сирень". Содержание ушло, форма осталась, пузырьки сиротливо лежали среди серых репейников. Ради разнообразия последовало скольжение на брюхе, головой вперед. В голое брюхо вонзился обломанный штопор. Вот и канава и наитяжелейший культурный слой: половинки кирпичей с гарниром из известкового раствора, разбитые печные изразцы и кусок троса.
Ниже упасть нельзя, понял Алнис, наткнувшись на гладкую, негодную покрышку. Мой спасательный круг… Положив голову на него, он лежал и ждал "скорую помощь", потому что не могло быть сомнений в том, что он тяжело ранен. Первую заповедь "скорой помощи" он помнил: пострадавшего зря не тормошить. Он продолжал бы лежать недвижно, но брюхо-то болело. Вывинтил из кожи штопор, ушедший на два витка. Наверху завыла сирена. Сейчас к нему прикоснутся нежные руки женщины-врача, на него будут глядеть синие, сочувствующие глаза и скажут ему: "Вы непременно будете жить! Поломаны только три ребра, один спинной позвонок, слегка проколота печень, но у нас в больнице есть пальмы, и морг выстлан глазурованным кафелем, — обязательно вылечим".
Не тут-то было. Наверху по дороге протарахтел мотоцикл, но никто не взглянул вниз, где лежал под насыпью во рву художник Алнис Мелкаис. Он был вынужден встать сам. Нагревалась голова. Сняв красную каску, он, одеревенелый и побитый, карабкался по насыпи вверх. А там понял, почему его не заметили.
Как мотогонщик со стажем, Кипен после толчка не полетел в канаву искать местечко помягче, а приземлился там же на дороге, И "скорая помощь" его сразу заметила. Не зря же японская куртка была пылающе красной! Не зря он был самым знаменитым бирзгальским шоссейным кавалеристом! Нежные руки врача действительно коснулись щеки пострадавшего, но это была щека Кипена.
— Возможен внешний перелом лодыжки. Рентген покажет.
— Мои данные… на машине, — лежа уже на носилках, Кипен указал на своего упавшего скакуна, на брызговиках которого еще теперь можно было ясно прочесть: "Мунтис Кипен род. 1950, не женат ул. Лауку 3 группа крови II".
И автоинспектор был уже тут. Казалось, тот же самый, у которого Алнис просил избавления. Осмотрев место происшествия, инспектор опустился на колени около Кипена, который попросил оставить его на несколько минут на поле проигранного боя. Еще и толпа-то не собралась. Кто знает, когда еще суждено будет ему пережить катастрофу в столь же подходящем месте.
— Можешь, Язен, нюхать, я не пил, ты меня знаешь.
— Да я не об этом, — извинился инспектор. — Все будет в полном порядке, Мунтис. Протокол составлю в больнице. Тренировочная поездка…
Теперь инспектор и Кипен заметили и Алниса, потому что тот был длиннее домохозяек в передниках, транзитных шоферов и стайки пожилых людей, которые уже окружили место происшествия. Женщины в годах вытягивали шеи, стараясь увидеть трупы и кровь.
